Грегор Самаров - На берегах Ганга. Раху
Вильям подошел к капитану, протягивая ему руку, но тот отступил:
— Сегодня вы не должны касаться моей руки, она служила мести, а месть, которую человек испрашивает у богов, влечет за собой проклятие. Я готов нести его, но, — договорил он чуть слышно, — вас, счастливцев, не должна касаться рука Раху!
Часть 2
I
Могущество Англии в Индии достигло в 1780 году такого величия, о каком она ранее и не мечтала. Походы, предпринятые губернатором Уорреном Гастингсом против магаратских князей, не всегда оканчивались победой. Магараты все еще сохраняли свою независимость, но довлеющее могущество Англии, знамена которой развевались там, где их прежде никогда не видели, постоянно чувствовалось. К тому же взаимные распри магаратских князей, которыми всегда ловко пользовалось английское правительство, поневоле делали магаратов вассалами Англии. Набоб Аудэ, Суджа-Даула, всегда сохранявший известную независимость, несмотря на занятие его столицы английскими войсками, умер. Сменивший его на месте набоба наследник, сын Асаф-ул-Даула, не пытался вмешиваться в управление своим государством, доверяясь указаниям из Калькутты полковника Мартена. Сидя в своем гареме, Асаф-ул-Даула вел изнеженную, расслабляющую жизнь азиатского деспота.
В самой Калькутте неограниченно царствовал как азиатский деспот Уоррен Гастингс. В совете никто не смел ему противоречить. Генерал Клэверинг и Момзон умерли от тропической лихорадки, тщетно пробуя бороться с губернатором. Филипп Францис, в своей ненависти к Гастингсу дошедший даже до дуэли, давно вернулся в Европу. Директора компании убедились, что они не найдут более умелого и энергичного правителя для Индии, и министерство, прежде враждебно относившееся к Гастингсу, признало во время войны с Францией высокие заслуги губернатора. Однако железная воля этого гордого, честолюбивого и властолюбивого человека не всем нравилась, встречая сопротивление. Ему часто завидовали; хотя и признавали деловые качества Гастингса, далеко превосходившего всех знанием местных условий, решительностью, политической дальновидностью и дипломатической ловкостью.
Удивительно скромный в привычках и потребностях, Гастингс для достижения великих целей мало щадил как себя, так и других. Зато дворец его поражал своим сказочным богатством. Даже король Англии, имея дворцы в Лондоне, Виндзоре и Гамптон-Курте показался бы скромным помещиком в сравнении с ним. Гастингс требовал, чтобы его жена, леди Марианна, превосходила своей роскошью все, что могли доставить Европа и Азия, и она исполняла желание мужа с таким умением, что иностранцы, впервые посещавшие двор губернатора в Калькутте, не знали, чем больше восхищаться — личным обаянием жены губернатора или великолепием ее бриллиантов и туалетов.
Счастье ярко озаряло Гастингса. Его многолетняя страсть к баронессе Имгоф не угасла от того, что Марианна стала его женой. Он хотел, чтобы жена, бывшая истинной подругой его жизни, стала добрым ангелом для всех страждущих, бедных и нуждающихся. Он сам ездил в карете или верхом в сопровождении нескольких английских конюхов, но жена его не выезжала иначе, как в сверкавшем золотом паланкине или на чудном иноходце в сбруе, украшенной драгоценными камнями в сопровождении слонов и массы слуг, англичан и индусов в ярких живописных костюмах. Где бы она ни появлялась, народ толпами сбегался приветствовать знатную бегум, перед которой преклонялись индусские раджи и магометанские набобы. Слуги наперебой бросали деньги в толпу и доброй леди подавались прошения; все знали, что строгий губернатор никогда не отказывал в просьбе, переданной его женой. Каждый бедняк, обращавшийся к ней, получал щедрую помощь, каждый преступник — помилование. Только виновные в возмущении или в измене английскому правительству наказывались неумолимо, и Марианна никогда не вступалась в таких случаях.
Импей, верховный судья, как и все остальные власти, безусловно подчинялся воле губернатора, он действовал с неуклонной строгостью, когда Гастингс требовал этого из политических соображений, и оказывал снисхождение, когда губернатор находил нужным проявить его.
Блеску двора — иначе и нельзя охарактеризовать резиденцию Гастингса — много содействовала дочь Марианны Маргарита, превратившаяся из ребенка в девушку поразительной красоты. Она носила имя баронессы Имгоф, но Гастингс, хотя и имел уже двух сыновей от Марианны, любил Маргариту как собственную дочь и относился к ней с отеческой нежностью. Он осыпал ее подарками и исполнял всякое ее желание. Она держала при себе собственный штат прислужниц, англичанок и индусок. Сюда же входила и воспитательница-англичанка, ставшая ее придворной дамой. Маргарита имела и свои конюшни. С тех пор как она стала взрослой девушкой, баронесса Имгоф составляла центр всех празднеств в правительственном дворце. Индусские князья превозносили ее в высокопарных выражениях, английские офицеры и молодые люди из местной знати старались завоевать ее благосклонность, танцуя с нею на балах, и никакой европейской принцессе не поклонялись так почтительно, как баронессе Имгоф.
Вероятно, не одно сердце усиленно билось под взглядом и улыбкой прелестной Маргариты. Глаза многих опускались перед ее лучистым взором, однако даже самые богатые и знатные молодые люди Калькутты не решались переступить рамки дозволенного.
Гастингс стоял на такой недосягаемой высоте в глазах всей Индии, что самому смелому человеку не пришла бы в голову мысль сделать предложение его приемной дочери. Только среди пэров Англии можно было найти будущего мужа прелестной Маргарите. Маргарита же относилась спокойно к такому поклонению, способному вскружить голову любой девушке, оставаясь скромной и безыскусственной. Привыкшая жить в блеске и роскоши с самого детства, она любила эту роскошь, как ясный солнечный день, и принимала ее как дар отца и матери. Оба они были для нее высшим сокровищем на свете, источником всего доброго и прекрасного, и, когда она молилась за них, слова молитвы казались холодными в сравнении с горячей благодарностью, наполнявшей ее сердце. Ласковое слово Гастингса приводило ее в восторг, суровая складка на лбу вызывала слезы, и само солнце не согревало ее так, как взгляд Марианны.
Солнечные лучи мягко проникали сквозь голубой шатер, раскинутый над манежем дворца в Калькутте, который оглашался веселыми криками; шталмейстеры-англичане в богатых ливреях и индусы в великолепных костюмах стояли у дверей в конюшни, а на арене, усыпанной мягким желтым песком, сам Гастингс, его жена и Маргарита, а также капитан Синдгэм исполняли кадриль, представлявшую верх искусства верховой езды.
