Анн Голон - Анжелика и ее любовь
— Нет, по правде сказать, — не больше года. Жоффрей де Пейрак подумал, что Анжелика ему солгала. С какой целью?
— Откуда вы ее знаете? Почему ей пришлось наняться к вам в служанки?
— Это мое дело, — раздраженно буркнул Берн, и, почувствовав, что такой ответ задел Рескатора, добавил, — вас оно не касается.
— Вы ее любите?
Гугенот молчал. Этот вопрос понуждал его вторгнуться в область, для него запретную. Он был им оскорблен, как если бы ему сказали непристойность. Насмешливая улыбка противника еще больше усиливала его неловкость.
— О, как тяжело для кальвиниста произнести слово «любовь». Можно подумать, что оно обдерет вам губы.
— Сударь, любить мы должны только Бога. Вот почему я не стану произносить этого слова. Наши земные привязанности недостойны его. В сердцах наших властвует один лишь Бог.
— Зато женщина властвует над тем, что ниже, — грубо сказал Жоффрей де Пейрак. — Мы все носим ее в наших чреслах. И с этим мы ничего не можем поделать: ни вы, ни я, мэтр Берн.., ни кальвинист, ни католик.
Он встал, нетерпеливо оттолкнул табурет и, склонившись к гугеноту, гневно сказал:
— Нет, вы ее не любите. Такие, как вы, не умеют любить женщин. Они их терпят; Они пользуются женщинами, желают их, но это не одно и то же. Вы желаете эту женщину и потому хотите на ней жениться, чтобы быть в ладу со своей совестью.
Габриэль Берн побагровел. Он попытался привстать, и это ему кое-как удалось.
— Такие, как я, не нуждаются в наставлениях таких, как вы: пиратов, разбойников и грабителей!
— Откуда вам это знать? Пусть я пират, но мои советы могли бы оказаться небесполезными для человека, собирающегося взять в жены женщину, из-за которой ему позавидовали бы короли. Да вы хоть разглядели ее как следует, мэтр Берн?
Берну удалось наконец встать на колени. Он прислонился к переборке и устремил на Жоффрея де Пейрака взгляд, в котором лихорадка зажгла огоньки безумия… Было похоже, что у него помутился рассудок.
— Я старался забыть, — проговорил он, — забыть тот вечер, когда я впервые увидел ее с распущенными волосами.., на лестнице… Я не хотел чинить ей обиды у себя в доме, я постился, молился… Но часто я вставал по ночам, терзаемый искушением. Зная, что она здесь, под моей крышей, я не мог спокойно спать.
Он стоял, тяжело дыша, согнувшись — но виной тому была не столько физическая боль, сколько унижение от сделанных признаний.
Пейрак смотрел на него с удивлением.
«Ах, торговец, торговец, выходит, ты не так уж отличаешься от меня, — думал он. — Я тоже нередко вставал по ночам, когда эта дикая козочка не подпускала меня к себе, мучая своей холодностью. Я, конечно, не молился и не постился — вместо этого я смотрел в зеркало на свое неприглядное лицо и обзывал себя дураком».
— Да, с этим нелегко смириться, — тихо сказал Рескатор, как бы разговаривая сам с собой. — Осознать, что ты слаб и беспомощен перед лицом природных стихий: перед Морем, перед Одиночеством, перед Женщиной. Когда приходит час единоборства, мы теряемся, не зная, что делать… Но отказаться от битвы? Ни за что!
Берн снова повалился на свой соломенный тюфяк. Он задыхался, по его вискам струился пот. То, что он слышал, звучало столь непривычно, что он даже усомнился в реальности происходящего. Освещенный колеблющимся огоньком фонаря, шагающий взад и вперед по грязному, зловонному трюму, Рескатор более чем когда-либо походил сейчас на злого гения-искусителя. А он, Берн, боролся с ним, как некогда Иаков боролся с Богом.
— Вы кощунствуете, — выговорил он, отдышавшись. — Вы говорите о женщине так, будто это стихия, некая самодовлеющая сила природы.
— Но так оно и есть. Недооценивать могущество женщины столь же опасно, как и преувеличивать. Море тоже прекрасно. Однако вы погибнете, если пренебрежете его силой или не сумеете его покорить… Знаете, мэтр Берн, при встрече с женщиной я всегда начинаю с того, что кланяюсь ей, какова бы она ни была: молодая или старая, красавица или дурнушка.
— Вы надо мной насмехаетесь.
— Я открываю вам свои секреты обольщения. Вот только что вы с ними будете делать, господин гугенот?
— Вы пользуетесь своим дворянством, чтобы унизить и оскорбить меня, — взорвался Берн, задыхаясь от обиды. — Вы меня презираете, потому что вы знатный сеньор, или по крайней мере были им раньше, тогда как я — всего-навсего простой буржуа.
— Напрасно вы так думаете. Если бы, прежде чем возненавидеть меня, вы дали себе труд подумать, вы бы поняли, что я говорю с вами как мужчина с мужчиной, то есть на равных. Я уже давно научился оценивать людей по единой мерке — чего они стоят как личности. Так что у меня перед вами есть преимущество только в одном: я знаю, каково это — не иметь куска хлеба, не иметь ничего, кроме еще оставшейся в твоем теле жизни, которая быстро угасает. Вы всего этого еще не испытали — но наверняка испытаете. Что же касается оскорблений, то именно вы были на них куда как щедры: разбойник, грабитель…
— Пусть так, — проговорил Берн, тяжело дыша. — Но сейчас сила на вашей стороне, а я целиком в вашей власти. Что вы намерены со мной сделать?
— Вы — серьезный противник, мэтр Берн, и если бы я прислушался к доводам рассудка, то попросту убрал бы вас со своей дороги. Я бы оставил вас гнить здесь или.., вам известно, как поступают в таких случаях пираты, к которым вы меня приравняли? Они перекидывают через фальшборт доску и заставляют прогуляться по ней с завязанными глазами того человека, от которого хотят избавиться. Но не в моих правилах сдавать все козыри одному себе. Мне нравится рисковать. Я по натуре игрок. Не скрою — подчас это обходилось мне очень дорого. Тем не менее я намерен и на этот раз сыграть с судьбой и посмотреть, что получится. Наше плавание продлится еще несколько недель. Я верну вам свободу. А когда путешествие подойдет к концу, мы попросим госпожу Анжелику сделать выбор между вами и мной. Если она выберет вас, я вам ее уступлю… Но отчего этот кислый вид, откуда вдруг столько сомнений? По-моему, вы не очень-то уверены в победе.
— Со времен Евы женщин всегда влечет ко злу.
— Похоже, вы весьма низкого мнения даже о той из них, кого хотите взять в жены. Или вы совсем не верите в силу того оружия, которым собираетесь ее завоевать.., такого, к примеру, как молитвы, посты, что там еще.., привлекательность добропорядочной жизни в союзе с вами… Даже в тех чужих землях, куда мы сейчас направляемся, респектабельность в цене. Быть может, госпожа Анжелика ею прельстится.
В голосе капитана «Голдсборо» звучала насмешка, а протестанту эта речь причиняла невыносимые мучения. Сарказм Рескатора заставлял его заглянуть в собственную душу, и он заранее пугался, что обнаружит там сомнение. Ибо теперь он сомневался во всем: и в себе самом, и в Анжелике, и в том, что его достоинства могут соперничать с дьявольскими чарами человека, который бросает ему перчатку.
