На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
Не своя, не советская она все-таки… Не наша!
Только эта фраза и крутилась в голове Лены, пока она возвращалась к месту, где ее должна была ждать полуторка для возвращения во Фрайталь. Вот и в пункте сбора бывших невольников рейха ее сочли немкой. И даже ни у кого и тени сомнения не возникло, что это не так. Еще до того, как она заговорила на немецком языке, ее сочли не своей, чужой. И она не понимала сейчас, что нужно сделать, чтобы вернуть обратно свою личность, не навредив при этом ни Гизбрехтам, ни себе. И как это сделать теперь, когда в дрезденском пункте работы с перемещенными гражданскими лицами, как выразился офицер, ее однозначно могут запомнить как немку.
Полуторка остановилась на одном из перекрестков, следуя взмаху флажка регулировщицы, пропускавшей колонну военного транспорта. Лена залюбовалась тонкой фигуркой в форме цвета хаки с «баранками» из кос. На какие-то секунды ей вдруг захотелось оказаться на ее месте. Этот приступ зависти был настолько силен, что Лена испугалась своих эмоций и поспешила отвести взгляд в сторону, чтобы никто не заметил их и не сделал неверных выводов ненароком. Откуда-то справа доносилась музыка, и она инстинктивно взглянула туда, где в маленьком кружке зрителей — немцев, на какие-то минуты остановивших работы по разбору завалов, советских солдат и пары офицеров у авто с открытым верхом — под музыку баяна танцевали «яблочко» два солдата в перепляс. Танцевали мастерски, как отметила Лена, а один из них своей почти профессиональной растяжкой в прыжке даже напомнил прошлые дни, когда мальчики ее курса ставили этот танец для праздничного октябрьского концерта в училище.
Где сейчас Паша Макаров? Что с ним стало? Успел ли он поработать в театре имени товарища Кирова, куда получил распределение? Попала ли труппа в блокаду города, о которой она так часто слышала по радио? Работает ли на сцене, или война для него тоже все изменила, как и для нее? И где остальные мальчики курса? Что с ними стало за эти годы?
Вопросы, на которые почти невозможно было получить ответы. Да и имела ли она сейчас не только возможность, но и право искать эти ответы? Как это сделать в ее положении? Если даже о брате она не могла разузнать ничего, и от собственного бессилия даже сжимались пальцы в кулаки.
Раньше Лене казалось, что закончится война, и все встанет на свои места, а все тайное наконец-то станет явным. Все решится само собой. Но нет, так не получалось. И снова она чувствовала себя совершенно бессильной перед тем, что происходит вокруг нее. Словно снежинка в метели, которую все кружит и кружит ветер, словно решая сбросить ли махом на землю или бережно опустить.
Взмах красным флажком как разрешение двигаться дальше заставил Лену очнуться от своих мыслей и осознать, что все это время она, задумавшись, смотрела на группу зрителей и на танцоров. И один из офицеров уже давно смотрит на нее пристально через расстояние, разделяющее их. Она не видела его лица в тени околыша фуражки, но все равно смутилась от этого внимания и от того, что этот офицер мог подумать, заметив долгий взгляд в его сторону. Поспешила отвести взгляд в сторону, с тоской думая о том, как перевернулось для нее все.
Раньше пристальный взгляд на немецкого офицера грозил неприятностями для нее. Теперь она опасалась того же самого в отношении офицера Красной Армии. Мир, едва заняв положенное место, перевернулся снова с ног на голову. Долгожданный мир, которого она так жаждала последние несколько лет, так и не поселился в ее душе.
Лена чувствовала себя невероятно усталой, когда наконец перешагнула порог дома на Егерштрассе. То ли недавняя болезнь давала о себе знать, то ли пережитые эмоции, но еле-еле хватило сил, чтобы добраться до постели. А ведь когда-то она могла спать только четыре часа в сутки, отдавая остальное время учебе и тяжелой работе у балетного станка. Казалось, все это было в другой жизни, которую она оставила позади, переродившись в иного человека на краю жизни и смерти. Словно скальпель доктора оборвал не только жизнь ее ребенка, но и убил ту прежнюю, кем она была раньше.
Если бы она верила в Бога, как Кристль, то, наверное, так было бы легче. Можно было спросить, что ей делать дальше и положиться на течение жизни. Пусть оно несло бы ее, куда бы хотел их якобы существующий Бог. Но Лена была воспитана убежденной материалисткой, а потому понимала, что ей нужно найти какое-то решение. Но сил не было ни что — даже на мысли о том, как ей нужно поступить в дальнейшем. Просто лежала и смотрела в потолок, разглядывая узор из трещин, образовавшихся после удара по второму этажу. И думала о том единственном, о чем хотелось думать в последнее время.
Блики солнечных лучей в брызгах озерной воды. Быстрый бег пальцев по клавишам инструмента. Длинная челка, падающая на высокий лоб, когда некогда аккуратно уложенная прическа теряла свой вид.
Запах хвои. Отблеск огоньков свечей на нарядной елке. Крепкие руки на своем теле. Изумительное владение танцем, как и полагается партнеру, которому она доверилась тут же, с первых же секунд танго. Мягкие хлопья снега и горячие губы.
Запах первой зелени. Только-только набирающее силу солнце, играющее в светлых волосах, когда он выбивал ритм каблуками сапог в шупплатлере или кружил ее в лендлере, найдя ее, растерянную и перепуганную, в толпе других танцоров.
— Я здесь… я нашел тебя…
Даже сейчас, спустя два года, она могла закрыть глаза и без труда вернуться в то самое утро, когда он сидел на балконе, положив босые ноги на перила, и пил кофе. Почему нельзя было остановить время именно на этом моменте, когда она скользнула в его объятия и сидела на его коленях, слушая, как мерно бьется его сердце под тонким полотном майки? Когда весь мир остался где-то там, за невидимой стеной, а они были просто мужчиной и женщиной?
Как же ей не хватало его! До боли в мышцах, до сердечных судорог. Даже счастье от окончания войны было неполным без его присутствия рядом, за что она чувствовала себя виноватой. И она не хотела ни о чем думать, кроме него и их прошлого, потому что иначе нужно было принимать реальность потерь и решение о своем будущем.
А без него ей не хотелось… ничего не хотелось… вообще…
Теперь, когда не нужно было думать о том, как выжить самой и спасти других, хотелось только лежать и смотреть в потолок, мысленно возвращаясь в прошлое, где когда-то была так счастлива.
Только под вечер Лена поднялась с постели, чтобы помочь Кристль со скудным ужином и сервировкой стола. Они почти не говорили, и девушка была благодарна, что немка не интересуется тем, где она провела большую часть дня. Кристль только обняла ее крепко-крепко, а потом быстро отошла и заняла свое место за столом, боясь даже посмотреть на белого от злости и волнения Пауля, который не стал молчать в отличие от матери.
— Ты была в Дрездене. Да еще и тайком, — произнес он резко. — Зачем?
— Я хотела узнать, как мне вернуть свое имя и как можно уехать обратно, на Родину, — не стала отпираться Лена. — Только это и ничего более. Я бы не подвергла вас с Кристль опасности, поверь. Ни за что бы так не поступила.
— Могу я спросить, на что ты рассчитывала тогда? Думаешь, Фрайталь настолько далеко от Дрездена, что никто не узнает, у кого скрывалась во время войны мнимая Хелена Хертц? Маме следовало рассказать мне раньше, какой безрассудной ты можешь быть, и сколько раз ты рисковала чужими жизнями ради своих интересов.
— Пауль, перестань! — оборвала его недовольная этими словами Кристль, но Лена лишь махнула рукой, мол, не надо, не стоит вмешиваться. Становиться в очередной раз предметом спора матери и сына ей вовсе не хотелось.
— Лена, я не желаю тебе зла, — произнес Пауль уже мягче. — Наоборот. Я не устану говорить тебе, как я признателен за то, что помогала отцу и сберегла жизнь моей матери. Именно поэтому я принял решение тогда о том, что не стоит называть твое имя русским. И не изменил его до сих пор. Особенно сейчас, когда у них в руках бумаги почти о каждом немце. Ты состояла в «Союзе немецких девушек», в твоем деле стоит штамп о приеме в Нацистскую женскую лигу [200]. Чем раньше ты поймешь, что лучше остаться здесь с нами, скрыв свое прежнее имя, тем лучше для тебя же. Ходят слухи, что люди, которые работали на нацистов, объявляются коллаборационистами, что они отправляются в лагеря в наказание за это. А ты не просто работала на немцев, Лена. Ты приняла немецкое имя, ты состояла в нацистской организации. Я могу понять причины этого. Но не уверен, что смогут сделать это русские. Подумай об этом.
