Сьюзен Виггз - Ворон и роза
А потом, вопреки данной себе клятве, он поцеловал девушку долгим, упоительным поцелуем, не преследуя никакой другой цели, кроме желания отведать ее невинности, ее любви.
Рот Лорелеи расцвел под его губами, как бутон цветка под лучами солнца. Она издала радостный вскрик. Ее нежные маленькие руки ласкали его шею, его грудь, его…
— Лорелея! — он оторвал девушку от себя.
Она удивленно взглянула на него:
— Да?
— Мы не должны этого делать.
— Не должны? — смутившись, она села.
— Нет. Я думал, что объяснил тебе это в прошлый раз.
— Так и было. Но ты забыл…
— Я забыл? — едко заметил он. — Да ты же просто напала на меня.
Лорелея вздохнула и отвела глаза, чтобы скрыть свое разочарование. Это нечестно. Он возбудил ее, а потом оттолкнул от себя. Она стояла на пороге открытия какой-то очень важной тайны, но перед ее носом захлопнули дверь.
— Прости, — кротко сказала Лорелея и посмотрела изучающим взглядом в его красивое, не отражающее никаких чувств, лицо. Дэниел Северин. Он был знаком с Жозефиной Бонапарт и, без сомнения, с дюжиной других прекрасных женщин. Теперь он все вспомнил. Должно быть, он испытывает отвращение к облапившей его невоспитанной девчонке.
— Предполагаю, что должна быть благодарна тебе, — она потянулась, к его руке, но вдруг остановилась. — Было очень мило с твоей стороны. Я даже не ожидала, что ты вспомнишь о моем трактате после радости от возвращения твоей памяти.
— Мои воспоминания, — с мрачной улыбкой произнес Дэниел, — болезненны, а не радостны.
Лорелея снова вздохнула и вдруг стала печальной.
— Почему опять вытянутое лицо? — поинтересовался он.
— Не знаю. Когда мы вместе работали над трактатом, каждый следующий день был как событие, которое я с нетерпением ждала. Теперь уже все закончено, и я не знаю, куда себя девать.
— Напиши другой трактат.
Лорелея фыркнула:
— О чем? О вскрытии нарывов?
Дэниел на минуту задумался.
— А если о том инструменте, которым ты слушала мое сердце?
— А, этот, — она пожала плечами. — Он прост как эдельвейс. Любой медик может изобрести такой же. Кроме того, ты выздоравливаешь. Скоро ты уедешь, а без тебя работа будет уже не такая.
Лорелея не чувствовала, пока он не прикоснулся к ее лицу, что у нее по щекам катятся слезы.
— Не надо, Лорелея, — попросил Дэниел.
— О Боже, — испытывая к себе отвращение, прошептала она. — Не смотри на меня, — девушка провела рукавом по лицу, на всякий случай, вытерев под носом. — Когда-то я слышала, что слезы Жозефины могли повлиять на Бонапарта гораздо сильнее целого Совета Пятисот[16], — дрожащим голосом проговорила она. — Но я уверена, что Жозефина даже плачет не так, как я.
— У тебя нет ничего общего с Жозефиной, — сказал Дэниел.
Лорелее показалось, что он слишком быстро определил разницу. Она могла с уверенностью сказать, что ее слезы ввели его в замешательство. Дэниел остался тем же человеком, которого она знала эти несколько недель, но с одним важным отличием. Теперь он знал, кто он такой.
— О, Дэниел. Ты, должно быть, презираешь меня?
— Ради Бога, с чего ты это взяла? Я не презираю тебя.
— Ты должен.
— Ну и почему, профессор? За что?
— Потому что я такая эгоистка, — она оторвала травинку и мяла ее пальцами. — Когда ты был Вильгельмом, то полностью принадлежал мне. У тебя не было никаких воспоминаний о прошлом. Я была твоим прошлым, — девушка выбросила травинку. — Сейчас, когда ты все вспомнил, я потеряла тебя.
— Лорелея…
— Это глупо, да? Думать, что потеряла тебя, когда на самом деле ты мне не принадлежал. Я просто промелькнула в твоей жизни. И вот теперь все закончилось. Ты снова Дэниел. Ты стал тем человеком, каким был до меня. Может быть, у тебя где-то есть любимая.
— Ты ошибаешься, Лорелея. У меня никогда… Барри залаял и вскочил. Завиляв хвостом, пес устремил свой взгляд за озеро, куда-то в лес.
— Кто бы это мог быть? — спросил Дэниел. Его рука дернулась к поясу, пытаясь нащупать оружие.
Лорелея погладила Барри.
— Это, наверное, кролик или серна.
Барри заскулил и принялся скрести лапой землю, но остался рядом с Лорелеей.
— Нам пора возвращаться, — сказал Дэниел и поднялся на ноги. — Отец Ансельм скоро проснется.
Настойчивость в его голосе удивила девушку. Дэниел настороженно осмотрелся по сторонам. Лорелея наблюдала, как он хватался раненой рукой за выступы екал и ветки деревьев, когда спускался по крутому склону к приюту. Его рука и другие раны заживали. Можно было снимать гипс.
Пора было выявить убийцу. В этот вечер, лежа на своей кровати и наблюдая, как темнеет за окнами, Дэниел надеялся, что заставил нервничать своего врага. Очень скоро должна последовать новая попытка уничтожить его. Возможно, даже сегодня после наступления темноты.
Кто же это будет? Отец Гастон, все еще остающийся верным королевскому дому Франции? Отец Эмиль, в глазах которого за завтраком отражалась ненависть к жителям Парижа тех далеких лет? А может быть, защитником незаконнорожденной принцессы будет Сильвейн, которого мало волнует Франция, зато очень сильно интересует Лорелея?
Дэниел бросил долгий взгляд на коричневый пузырек с опием, который стоял на тумбочке рядом с кроватью. Прогулка в горы была ошибкой. Ему не удалось поговорить с Лорелеей об Анри Жуно. Дэниел даже на шаг не приблизился к тому, чтобы приоткрыть завесу, скрывающую тайну его трагической гибели.
Мышцы пылали от усталости, а колено горело от боли. Но он должен перебороть желание успокоить боль и одновременно — свои чувства.
Черт, он не должен был таскаться в горы за этой девчонкой-сорванцом. Пусть бы сидела наедине со своим плохим настроением. Но там, где дело касалось Лорелеи, Дэниел уже не мог рассуждать здраво. Он полез в горы затем, чтобы осушить ее слезы.
Зачем? Почему он чувствовал себя ответственным за ее переживания и за ее жизнь? Дэниел думал над этим вопросом весь вечер, пока у него не разболелась голова, но так и не сделал для себя никаких выводов.
За окнами уже стояли сумерки. Лорелея обещала прийти сразу после ужина, но ужин уже давно закончился. Она, должно быть, забыла или отец Ансельм дал ей какое-нибудь задание в связи с приходом армии резерва.
Его взгляд бродил по полутемной комнате, угадывая очертания низенькой печки, кресла, где часто спал отец Ансельм, ровного ряда коек и столика у его кровати. Что-то удивило его в расстановке предметов на столе. На нем лежали шахматы отца Гастона, но фигурки находились в беспорядке. Кто-то свалил их на пол, а потом расставил, как попало. Чернильница тоже отсутствовала. Дэниел поднялся и поискал ее под кроватью. Чернила были разлиты, и на полу красовалась клякса цвета грецкого ореха.
