Дафна дю Морье - Дом на берегу
— Значит, Роджер никогда тебя туда не водил? — спросил я.
— В Тризмиллскую долину? Никогда, — ответил он, — я выходил из Килмарта всего один раз — в монастырь, я тебе уже об этом рассказывал. Я предпочитаю оставаться на своей территории. Когда приеду, расскажу обо всем подробно. На конец недели уезжаю в Кембридж, а ты не забудь, что суббота и воскресенье в твоем полном распоряжении и не упусти случая доставить себе удовольствие. Можешь чуть-чуть увеличить дозу — ничего страшного.
Он повесил трубку, и я, конечно, не успел спросить у него номера телефона, если вдруг мне понадобится дополнительно связаться с ним. И в ту же минуту телефон зазвонил снова. На сей раз это была Вита.
— У тебя все время занято, — сказала она. — С профессором беседовал, угадала?
— Да, а что? — ответил я.
— Еще работы подкинул? Смотри, милый, не надорвись.
Да, она явно была сегодня не в духе. Небось выместит все на мальчишках, и ничем не поможешь.
— Какие планы на сегодня? — спросил я, оставляя без внимания ее колкость.
— Мальчики собираются в бассейн к Биллу в клуб. Что еще делать? В Лондоне страшная жара. А как там у тебя?
— Все небо в тучах, — ответил я, даже не взглянув в окно. — Циклон движется через Атлантику и ночью достигнет Корнуолла.
— Звучит заманчиво. Надеюсь, твоя миссис Коллинз уже заканчивает проветривать постели.
— Не волнуйся, все будет в порядке, — заверил я ее. — Она очень обязательный человек. Я договорился насчет парусной лодки на следующую неделю — целая яхта, и ее хозяин сам нас повезет. Надеюсь, мальчики будут довольны.
— А их мамочка?
— И мамочка тоже, если только запасется таблетками от морской болезни. И потом тут недалеко за утесами хороший пляж — всего-то пройти два поля и спуститься вниз. Не бойся, быков нет.
— Дорогой, — язвительный тон сменился на милостивый или, во всяком случае, стал гораздо мягче. — Надеюсь, ты все-таки хочешь, чтобы мы приехали.
— Конечно, — сказал я. — Что ты такое говоришь?
— Я никогда не знаю, чего ожидать, после того как ты пообщаешься со своим профессором. Когда он рядом, это как проклятье… А вот и мальчики, — продолжала она совсем другим голосом. — Они хотят поздороваться с тобой.
Голоса моих пасынков, как и их лица, невозможно было различить, хотя Тедди было двенадцать, а Микки десять. Все говорили, что они похожи на отца, погибшего в авиакатастрофе за два года до нашего с Витой знакомства. Судя по фотографии, которую они повсюду таскали с собой, это действительно так. У него — и у них — был классический тевтонский череп под коротко стрижеными волосами, как у многих молодых американцев.
Голубые простодушные глаза, широкое лицо. Симпатичные ребята. Но я спокойно мог бы прожить и без них.
— Хай, Дик, — сказали они по очереди.
— Хай, — повторил я это их американское приветствие, настолько же чуждое моему уху, как если бы они говорили на каком-нибудь африканском диалекте.
— Как дела? — спросил я.
— Нормально, — ответил один.
Наступила долгая пауза. Они никак не могли придумать, что бы еще сказать. Я тоже.
— Я вас жду. На следующей неделе увидимся, — сказал я.
Я слышал, как они долго перешептывались на другом конце провода, затем трубку снова взяла Вита.
— Им не терпится искупаться. Нужно идти. Береги себя, дорогой, и, пожалуйста, не очень переутомляйся.
Я пошел в летнюю беседку, которую построила еще мать Магнуса, и стал смотреть на залив. Здесь было просто замечательно: тихо, спокойно — беседка была защищена от всех ветров, кроме юго-западного. Я подумал, что с удовольствием провел бы здесь все лето, если бы только удалось отвертеться от игры в крикет с мальчиками. Они обязательно притащат с собой все необходимое для игры: стойки, биты и мяч, который бесконечно будет улетать через стену в поле. «Теперь твоя очередь бежать за ним!» «Нет, твоя, нет, твоя!»
Затем из-за кустов гортензии раздастся голос Виты: «Тише, тише! Будете ссориться, не разрешу больше играть в крикет. Так и знайте». И в конце — обязательно призыв ко мне: «Дорогой, ну сделай же что-нибудь. Ты ведь у нас единственный мужчина».
Ладно, по крайней мере, сегодня, сидя в беседке и глядя на залив, над которым висел солнечный диск, я радовался покою, царившему в Килмарте, в Килмерте… Я мысленно и абсолютно бессознательно произнес это слово так, как оно звучало тогда. Неужели путаница со временем входит уже в привычку? Но я чувствовал себя слишком усталым, чтобы думать сейчас об этом. Я снова встал и принялся бесцельно бродить по участку, подравнивая кусты живой изгороди старым секатором, который нашел в котельной. Магнус не соврал насчет матрасов. Их было целых три. Надувались они «лягушкой». Пожалуй, если будут силы, займусь ими в течение дня.
— У вас нет аппетита? — спросила миссис Коллинз, когда я с трудом справился с обедом и попросил кофе.
— Извините, — сказал я. — Все было очень вкусно. Просто я сегодня что-то не в себе.
— Я и то подумала — какой-то у вас усталый вид. Это все из-за погоды. Такие скачки.
Погода была ни при чем. Просто я не мог взять себя в руки: меня охватило непонятное беспокойство, хотелось бежать, куда глаза глядят. Я отправился через поле к морю. И зря: оно выглядело точно так же, как из беседки — спокойное, серое, неподвижное. Затем пришлось тащиться обратно, в гору. День тянулся невыносимо медленно. Я настрочил письмо матери, во всех подробностях описав дом, — просто для того, чтобы хоть чем-то заполнить страницы. Оно напомнило мне те письма, которые я обязан был писать домой из школы: «В этом семестре меня перевели в другую комнату. В ней пятнадцать мальчиков». Окончательно измученный и физически и душевно, я в половине восьмого пошел наверх, не раздеваясь, повалился в постель и мгновенно уснул.
Меня разбудил дождь. Не очень даже сильный — он тихо стучал в открытое окно, занавески развевались. Было темно. Я зажег свет. Половина пятого. Я проспал целых девять часов. Усталость прошла, но я был очень голоден, поскольку вечером лег без ужина.
Вот оно, преимущество одинокой жизни: можно есть и спать когда вздумается. Я спустился вниз в кухню, приготовил сосиски и яичницу с беконом, заварил чай. Я чувствовал, что готов начать новый день, но что делать в такую рань, да еще когда на улице так серо и безрадостно? Конечно, только одно. Тем более что впереди — суббота и воскресенье. Как раз достаточно, чтобы прийти в себя, если потребуется…
Насвистывая, я спустился по черной лестнице в полуподвал и включил все лампочки. При свете здесь было гораздо приятнее — не так мрачно, даже лаборатория не напоминала больше обитель алхимика. Я отмерил нужное количество капель в мензурку (это было для меня теперь так просто — как зубы почистить).
