Запах твоей кожи (СИ) - Светлана "cd_pong"

Он думает, что я — пыль. Что я — тень. Что я — та, которую можно стереть одним движением руки.

Пусть думает.

Пусть верит.

Пусть смеётся.

Потому что я — не пыль.

Я — пепел.

А из пепла… рождается огонь.

Он не знает, что делает. Он не понимает — что, связывая мои руки, он *развязывает* что-то другое. Что-то глубже. Темнее. Сильнее.

Он думает — это конец.

Это — начало.

Моё начало.

И когда придёт время — я вспомню каждое его слово. Каждый его взгляд. Каждую его усмешку.

И я верну ему всё.

Умноженное на тысячу.

Не кричи, Эрине.

Дыши.

Запоминай.

Жди. …и пусть он думает, что победил.

Победители — всегда самые слепые.*

Она лежала — руки привязаны к спинке кровати, глаза повязаны тканью— и всё ещё *не верила*.

*Он не сделает этого.

Он не посмеет.

Это — не он.

Это — не мой Войд.*

И его голос — ледяной, как клинок: — Сейчас ты возьмёшь её.

Она думала — он сломает её взглядом. Унижением. Холодом.

Но *отдать* её другому?..

Нет.

Она не могла представить — не потому что была наивна. А потому что *не хотела видеть*. Потому что, если увидеть — придётся признать: всё, во что она верила — было ложью.

И тогда — шаги.

Чужие.

Тихие.

Дрожащие.

*И в тот миг — что-то внутри неё перестало дышать.*

*Не умерло. Не сломалось.*

*Просто… замерло. В ожидании.*

-- Мне всё равно, что и как ты будешь делать. Но её нужно проучить. Заодно — пустить кровь. — Он рассмеялся своей шутке.

— Ч-ч-что?.. — переспросил хриплый, тихий голос.

— Я не буду этого делать! — прошептал незнакомец.

— Ну тогда, — голос Войда стал тише. Опаснее. — Я притащу сюда твою малышку… и сделаю с ней то же самое. А ты будешь *смотреть*.

Тишина. Густая. Липкая. Как смола.

— Ну? — Войд отошёл к окну, взял со стола Эрине — нож для бумаг. Протянул его незнакомцу.

— Разрежь одежду. И, обращаясь к жене, добавил — с ядовитой усмешкой:

— Не захотела князя — трахайся с грязным … рабом. Он сплюнул.

Не знакомый мужчина приблизился — неуверенно, как будто каждый шаг давался ему через силу. Эрине почувствовала холод металла, когда он коснулся ткани на её плече. Лезвие скользнуло — тихо, точно, — и шёлк разошёлся, как лепесток под ветром. Холод воздуха коснулся кожи — и по её щекам, покатились горячие слёзы.

И тогда ее кожу обдало его дыхание. Тёплое. Дрожащее. Над самым ухом.

— Прости меня… — прошептал он, так тихо, что она едва расслышала.

— У меня нет выбора. Я… не сделаю тебе больно. Потерпи.

Она не ответила. Не могла. Не хотела. Но почувствовала — как его губы коснулись её шеи. Легко. Почти невесомо. Как будто он боялся обжечься. Потом — дорожка поцелуев: к ключице, к изгибу плеча, к вершине груди. Он едва касался — и от этих прикосновений, или, может, от страха, или от чего-то ещё — по коже Эрине побежали мурашки. Живые. Настоящие. Он отстранился. Разрезал последние лоскуты — то, что когда-то было платьем, теперь — лишь тряпки на полу. Ночной воздух, прохладный и влажный, обнял её обнажённое тело. Она задрожала — не от холода. От осознания.

— Прости… — шептал он снова, покрывая её руки, грудь, живот — едва ощутимыми поцелуями, как будто пытаясь запечатать её, а не разрушить. Его губы коснулись соска — кончиком языка, нежно, почти благоговейно — и тот тут же затвердел, обдуваемый ночным бризом. То же — со вторым. Медленно. Точно. С болью в каждом движении — не её. Его. И тогда — мысль, мелькнувшая, как молния

*Как странно…*

*Она никогда не была так близко с тем, кто жил за пределами её мира — в тени, в пыли, в молчании. Издали они казались ей грубыми, пахнущими потом и землёй — но он… Он пах травами. Свежестью. Утренней росой. Лугом после дождя. Его запах окутывал — не давил, не отталкивал, а… успокаивал. Как будто он пришёл не сломать её — а спасти. Она услышала шелест — он снимал с себя одежду. Медленно. С достоинством, как будто это был не приказ, а ритуал. Потом — шаг. Тепло. Его тело — рядом. Горячее. Дрожащее.

— Я аккуратно… — шептал он, поглаживая её живот, спускаясь ниже, осторожно, как будто боялся разбудить в ней боль.

— Прости… прости…

Одной рукой он подвинул её ближе. Другой — раздвинул её бёдра. Нежно. Почти молясь. И тогда — первое прикосновение. Его тело — к её. Горячее. Напряжённое. Живое. Эрине впервые в жизни ощутила мужскую плоть — не как угрозу, не как насилие, а как… прикосновение.

И испугалась — не его.

*Себя*.

Потому что ей… нравилось.

Ей хотелось, чтобы он был ближе. Чтобы его руки скользили выше. Чтобы его губы вернулись к её шее. Если бы руки не были связаны — она бы зарылась пальцами в его волосы, притянула его к себе, шепнула: «Не останавливайся». Её дыхание стало порывистым. Поверхностным. Сердце — где-то в горле. Он коснулся головкой внутренней стороны её бедра — и по телу Эрине пробежала дрожь. Не от страха. От ожидания. Его пальцы — осторожные, как перышко — коснулись самого сокровенного. И из её уст вырвался тихий стон — не крик, не мольба, а… звук. Звук живого тела, которое помнит, что оно — живое. Он был нежен. Терпелив. Не торопился. Ждал — пока её плоть не покрылась капельками влаги, пока дыхание не стало сбивчивым, пока её тело не попросило его — без слов. И тогда — он вошёл. Медленно. Очень медленно. Его руки дрожали. Спина — напряжена, как тетива. Он сдерживал себя. Каждое движение — как обет. Спустя несколько томительных секунд — головка упёрлась в преграду. Он склонился к ней, губы почти касались её уха:

— Потерпи немного… Больно будет недолго. —

Пауза. Ещё тише, почти себе:

— Я надеюсь…

И —давление. Она вскрикнула. Было больно. Но… терпимо.

Странно — но боль от него была мягче, чем боль от слов Войда, который сейчас, тяжело дыша, наблюдал из угла, как будто смотрел на постановку в театре. Мужчина замер. На мгновение. Потом — начал двигаться. Медленно. Плавно. И боль…отступила. Уступила место чему-то другому. Чему-то, чего Эрине, в её юности и невинности, не знала. Наслаждению. Тёплому, растекающемуся, как мёд по коже. Оно поднималось — от низа живота, выше, выше — с каждым его движением. Он прикусил её сосок — не грубо, а с той же нежностью, с какой целовал её руки — и внутри неё нарастало давление. Сладкое. Неотвратимое. Готовое разорвать её на части — и собрать заново. Его движения стали настойчивее. Дыхание — хриплым. Она чувствовала, как его тело напрягается, как он держится — ради неё. Ради этого момента. Ради неё.

И тут — вспышка.

Волна.

Блаженство.

Весь мир — остановился.

Рассыпался.

Исчез.

Не было ни мужа.

Ни дома.

Ни боли.

Ни страха.

Была только она.

И он.

И это чувство — чистое, яркое, как первый луч солнца после ночи.

И в эту самую секунду — голос.

Хриплый.

Яростный.

Ледяной:

—Не смей кончать, сукин сын!

Тепло исчезло.

Запах трав — растворился.

Руки — оторвались от её тела.

Войд рывком отшвырнул незнакомца — как тряпку. Как мусор.

— Убирайся в свою яму! — прошипел он, голос дрожал от ярости.

— И не приближайся к ней больше. Никогда. Иначе… — он усмехнулся, медленно, ядовито,

— иначе я развлекусь… сам знаешь, с кем. Он подошёл к Эрине.

Навис над ней.

Взгляд — пустой.

Холодный.

Без капли человечности.

— Оказывается, ты — маленькая шлюшка, — просипел он, пальцы впились в её плечо.

— Значит, я буду брать тебя… как шлюху.