Эвелин Энтони - Валентина
— Да, я знаю, — отвечала она. — Мы все молимся о том, чтобы Наполеон разгромил Россию и мы обрели бы наконец свою Польшу.
— Браво, — заметил граф. — Мы все действительно на это надеемся. Но нам не помешала бы маленькая гарантия, ведь кто знает, чего на самом деле желает Бонапарт? Сейчас он раздает обещания, потому что ему нужен прочный тыл в войне с Россией и ему нужны польские рыцари, Но обещания, моя детка, недорого стоят. Ведь он — всего лишь маленький корсиканский выскочка, а положиться на человека, который… Положиться можно только на джентльмена, да и то с оговоркой. Если он проиграет, Валентина, Польша будет отдана русским на поток и разграбление. Поэтому нам надо знать, как далеко можно следовать за Наполеоном в его намерениях. Сейчас я не стану утомлять тебя этой высокой политикой, которую ты все равно неспособна осмыслить. Ты знаешь, Потоцкий оказался поклонником твоей красоты. Так вот, он считает, что столь прелестная дама, если она еще и умеет слушать, может оказаться полезнее для Польши, чем дюжина дивизий. Сейчас Данциг переполнен элитой Великой армии Наполеона. Если бы тебе, милочка, удалось найти общий язык с кем-нибудь из них, послушать и к тому же запомнить кое-что из услышанного, то ты принесла бы Польше неоценимую пользу. Знать, как собирается действовать император, — что может быть важнее? Потоцкий объяснил мне все это, и мне оставалось только согласиться. В ответ я от твоего имени предложил польскому правительству твои услуги, гм… в области разведки. Мне бы хотелось, чтобы этим вечером ты нашла возможность сказать ему о том, что ты счастлива столь высоким доверием, оказанным тебе.
Валентина не сразу ответила. За последние шесть лет, прошедшие с заключения Тильзитского мира между Наполеоном и Александром I, она привыкла думать о Наполеоне как о защитнике свободы Польши и ее единства. А теперь ее муж предлагает ей следить за людьми, готовыми насмерть драться на войне, в которой Польша надеется найти свою свободу…
— Если ты колеблешься, — продолжил граф, не дожидаясь ответа, — я могу указать тебе на то жалкое положение в глазах света, в которое мне суждено попасть, если я откажусь — то есть ты откажешься. Могу напомнить также о твоей наполовину русской сестре, из-за которой тебя могут заподозрить в измене интересам Польши. Разве ты подвергнешь такому позорному подозрению имя своего отца? Или, может быть, мое имя?
— По крайней мере, ты не предоставляешь мне ложного выбора, — невесело улыбнулась Валентина. — Я сделаю все, как ты сказал. Хотя это и отвратительно.
— Подумай о будущем Польши, — холодно изрек граф, — если уж мое будущее тебе безразлично. Если тебе так удобнее, можешь считать себя еще одной жертвой, принесенной на алтарь свободной Польши.
— Кстати, о первой жертве, — усмехнулась Валентина. — Разве мадам Валевской не удалось выведать планы Наполеона? Неужели можно найти лучший источник информации?
Шесть лет назад прекрасная графиня Валевская была брошена к ногам Наполеона теми же людьми, которые теперь подбирались к Валентине. Валевскую предполагали сделать любовницей императора, чтобы посредством ее влияния защищать интересы Польши. Однако далеко идущие планы польской знати были разрушены тем, что Валевская без памяти влюбилась в Бонапарта, После рождения внебрачного сына она последовала за императором в Париж, после чего ее сообщения становились все менее и менее правдоподобными. При одном лишь упоминании ее имени граф желчно и презрительно захохотал.
— Да, я могу себе представить нечто получше истеричных сообщений этой безмозглой курицы! Все, что ей доступно, — это пересказывать сказки, которыми ее усыпляет в постели Наполеон! С самого начала было видно, что она совершенно не подходит для дела! — Граф нервно взглянул на часы, сунул их в жилетный карман и поспешно встал. — Впрочем, нам пора, дорогая. Позволь застегнуть тебе твою накидку. Я велел подать карету через полчаса.
Граф обернул ее шею и открытые плечи бархатной пелериной, пальцы его скользнули по ее шее, потом ниже, влажнея от прикосновения к ее шелковистой коже на груди и ниже… Эти ласки заставили ее вздрогнуть. Его прикосновения почти всегда были ей отвратительны, и единственное, что ее спасало, — так это не очень частые приступы желания у мужа. За последние два года он едва ли беспокоил ее дважды. Она знала почти наверняка, что у него есть любовница.
И сейчас она резко отстранилась от него:
— Нам пора, Тео, иначе мы опоздаем.
— Да, пожалуй. Но ты не обижайся, дорогая, я приду к тебе ночью.
— Да, конечно, — сказала она. Она могла притвориться больной раз или два, но граф всегда разоблачал эти вынужденные обманы, и теперь ей не хотелось что-то придумывать и лгать.
Он открыл перед нею дверь, и они вышли на широкую мраморную лестницу парадного входа, перед которой их ожидал экипаж, сопровождаемый двумя верховыми с факелами. Через двадцать минут их прибытие уже объявили у входа в большую залу во дворце Калиновских, где цвет польской шляхты давал прием в честь Наполеона Бонапарта. Там собралось не менее четырех сотен людей, которые перемещались круговоротом по трем огромным комнатам. Убранство залов было великолепно — обивка золотистого шелка и массивные серебряные канделябры словно светились сами, наподобие театральной рампы освещая военных, блещущих нашивками и эполетами, и дам, сверкающих бриллиантами на роскошных нарядах. В двух комнатах поменьше располагался буфет, где гостей ожидал великолепный ужин, а в укромном уголке был обставлен кабинет, предназначенный специально для императора и тех особ, с кем он пожелал бы уединиться. Данцигские вельможные пани собственноручно украсили изящные алебастровые вазы цветами, выдержанными в гамме французского и польского флагов, а маршал Понятовский преподнес золотое блюдо для личного пользования самого императора. В конце большой комнаты, выходящей на галерею, играл оркестр. Атмосфера была пропитана десятками чарующих теплых запахов, и мягкий отсвет навощенного до сияния пола делал движения людей чуть странными, словно отраженными в огромном зеркале.
Появление графа и графини Грюновских привлекло всеобщее внимание. Они не часто показывались в городе, но о необычайной красоте Валентины уже ходили слухи. Сам граф, вероятно, наслаждался произведенным впечатлением, искоса поглядывая в сторону жены от дверей, где он беседовал с графом Потоцким. Черные локоны Валентины и пурпурный бархат платья оттеняли свежесть ее светлого лица, а на ее груди и в ушах каплями темного вина горели тяжелые рубины. Ее платье могло бы показаться сдержанным в сравнении с обильно разукрашенными одеяниями остальных женщин, но его утонченный покрой и стиль были словно неотделимы от стройной, изящной фигурки владелицы, а в изысканном абрисе линии груди и плеч виделась рука великого творца, так точно совместившего соблазнительное тело с прекрасным платьем. С ее плеч ниспадала на спину длинная газовая накидка, окаймленная у самого пола широким золотым кантом.
