Анастасия Логинова - Усадьба
Я совершенно не понимала, что она от меня хочет: при чем здесь чайки?
— Благодарю, — с улыбкой ответила я. Натали меня учила, что когда я чего-то не понимаю, нужно сказать это универсальное слово, и все будет хорошо.
Девица, закончив с постелью, подошла ко мне.
— Меня зовут Даша, — произнесла она громко и по слогам.
Видимо, в первый раз я все же ответила невпопад, и она тут же распознала во мне иностранку. Но эту ее фразу я поняла.
— Лиди, — представилась я в ответ, взяла ее за руку и дружески пожала.
Горничная по имени Даша посмотрела на меня немного странно, потом сделала книксен и молча вышла.
Оставшись одна, я навзничь упала на постель, потому что действительно очень устала. И еще я подумала, что надобно мне вспоминать русскую словесность – единственную дисциплину в Смольном, которая совершенно мне не давалась. Иначе я даже чаю у местных горничных не смогу попросить.
* * *Я проснулась резко и сперва даже не поняла отчего. Вокруг висела густая темнота, и было тихо настолько, что мне тут же стало не по себе. Я уже и позабыла те времена, когда у меня была отдельная комната, ведь в институте в нашей спальне жило аж восемь девочек…
И снова этот звук выдернул меня из мыслей! Как будто кошка мяукает… нет, не кошка. Это же детский плач! Через мгновение я уже не сомневалась, что это ребенок – только откуда он здесь? Натали непременно рассказала бы мне, если бы ей сообщили, что у нее родился брат или сестра. Может, это у горничных?
Я решила не думать об этом, а отвернулась к стене и с головой накрылась одеялом. Не помогало. Напротив, этот ребенок плакал, казалось, еще громче, как будто у меня над ухом. Минуты через три, когда я поняла, что этот плач разогнал остатки сна, я откинула одеяло, нащупала в темноте свечу и зажгла ее.
Ступая босыми ногами по холодному полу, я добралась до двери и выглянула в коридор. Пламя свечи дрогнуло, должно быть от сквозняка, и едва совсем не пропало – мне пришлось загородить его рукой. И в этот момент я заметила легкую белую тень, мелькнувшую в конце коридора и тотчас скрывшуюся за поворотом.
Меня буквально парализовало на месте: долю секунду я решала, вернуться ли мне к себе или пойти посмотреть? Быть может, это просто кто-то из родственников Натали? А, быть может, это и на детский плач прольет свет.
Медленно, чтобы не погасла свеча, я прошла по коридору и заглянула за угол. Каково же было мое удивление, когда здесь я никого не увидела – маленький закуток за углом кончался глухой стеной, почти полностью занятой картиной. Рядом только софа с забытой кем-то газетой и большой фикус в кадке.
Растерянно я подошла к софе, взяла газету, после чего подняла взгляд на картину.
Это был портрет. В полный рост была изображена молодая дама, держащая на коленях кошку. Женщина имела темные волосы и суровый взгляд, от которого мне как будто стало зябко. Я утомленно покачала головой, думая, что нужно все-таки пойти к себе и попытаться уснуть, но в этот момент кто-то легонько тронул меня за плечо – я вздрогнула и едва не уронила подсвечник.
— Ох… Господи, Натали… у меня чуть удар не случился! – Это была всего лишь моя подруга, неслышно подошедшая сзади.
— Прости, Лидушка, не хотела тебя напугать.
Лидушка… меня снова передернуло. Вот уже этот синдром «русскости» передался и Натали. Но я решила этого не заметить:
— Да нет, ничего. Просто я увидела, как кто-то – должно быть это была ты – прошел по коридору, и решила посмотреть.
— Я не проходила здесь… — смотрела на меня круглыми глазами Натали. – Я только что вышла из своей комнаты, потому что… тебе не показалось, что где-то на этаже как будто плачет ребенок?
Так. Значит, мне не померещилось. Я улыбнулась и постаралась ответить как можно спокойнее:
— Должно быть, это младенец одной из горничных.
— Комнаты горничных ниже, здесь только господские спальни, — хмурясь, отозвалась моя подруга.
— Да, но в полной тишине звуки вполне могут доноситься и с первого этажа, - с улыбкой ответила я как можно спокойней и рассудительней.
Дело в том, что моя подруга была очень впечатлительной девушкой, склонной верить и безумно бояться всякого рода потусторонних явлений.
Однажды кто-то из наших подруг рассказал историю, выдуманную наверняка на ходу – будто на заре становления Смольного, здесь воспитывалась некая княжна, которую разлучили с ее женихом, и бедняжка, не снеся горя, выбросилась из окна столовой, разбившись насмерть. Якобы ее неупокоенный дух до сих пор бродит по нашей столовой, а по ночам оттуда даже доносится девичий плач. Эту историю рассказали при Натали три года назад, а она до сих пор бледнеет, когда видит, что в столовой что-то лежит не на привычных местах. А уж о том, чтобы пройтись мимо ее дверей в неурочный час и речи идти не может.
Кстати, это еще одна черты русского народа, которая не укладывается в рамки разумного: они, называя православие единственной возможной религией, в равной степени же верят в домовых, которых надобно задабривать конфетами, в русалок, в которых непременно превращаются утопленники, и, разумеется, в Святочные гадания – без этого никак. Мне никогда не понять, как можно допускать одновременно и единобожие, и языческие дохристианские верования. Ведь это, как сказал бы Платон Алексеевич, взаимоисключающие параграфы.
Как бы там ни было, но Натали я люблю всей душой, вместе со всеми недостатками, потому, по возможности, всегда стараюсь защитить и ее, и ее нервы. Сейчас она, слава Богу, позабыла о детском плаче, потому как, приблизив свечу к картине в закутке, разглядывала ее с большим вниманием.
Я не удержалась и спросила:
— Натали, милая, ты знаешь, кто изображен на этом портрете?
Она нахмурила лобик, и по виду ее можно было догадаться, что сей портрет она видит впервые.
— Не знаю… Папенька ведь купил этот дом у какой-то разорившейся семьи – может, это и есть прежняя хозяйка? Лиди, какой пугающий взгляд у этой женщины. Мне не по себе, ты может посидеть в моей комнате, пока я не усну, дорогая?
Разумеется, я не отказала. Комната Натали находилась через одну дверь от моей, и окна ее также выходили на густой сосновый лес, совершенно черный в ночи. Сама комната была почти полной копией моей – только стены и покрывала здесь были не синие, а зеленые, да стояло несколько комодов и большое в человеческий рост зеркало.
Забравшись в кровать, мы при свете единственной свечи еще долго обсуждали множество вещей – в основном Натали говорила, конечно, о больном отце, а я больше слушала. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем обе мы уснули.
Глава IV
Я пробудилась первой и, обнаружив Натали еще спящей, не стала ее тревожить, а тихонько выскользнула за дверь.
Оказалось, что днем этот дом, а в частности столь пугающий ночью коридор между комнатами, просто лучился светом. Солнце проникало сквозь огромные во всю стену окна, отражалось от серебра подсвечников и таяло на полированных ножках диванов и кресел. По одну сторону коридора тянулись двери в спальни хозяев и гостевые, противоположная же сторона была сплошь остекленной и выходила на парадное крыльцо, веранду и утопающий в зелени парк. Сам коридор вел к широкой лестнице с резными перилами, за которой следовала «мужская» часть дома, а другой конец коридора упирался в закуток с портретом, где мне вчера повезло побывать.
Покинув комнату Натали, я намеревалась быстро проскользнуть к себе, но, не успев сделать и шага, заметила у лестницы мужчину. И невольно ахнула, потому как выглядела совершенно неподобающе – я стояла босяком, в одной лишь сорочке до пят и с распущенными по плечам волосами. Ахнула я совершенно напрасно, поскольку до этого мужчина и не видел меня, зато теперь окинул взглядом с головы до ног и лишь потом отвернулся – отвернулся с выражением такого презрения на лице, что мне захотелось тотчас провалиться на месте. Я немедленно бросилась в свою комнату.
Господи, как стыдно, как стыдно, как стыдно… Щеки мои горели огнем: как я могла допустить такой промах?! Это институт, где особ мужского пола сроду не пускали дальше столовой, меня так разбаловал. В Смольном, разумеется, тоже считалось дурным тоном разгуливать вне спальни в исподнем, но, право, редкая девочка стала бы переодеваться в платье, чтобы пожелать спокойной ночи подруге из другой комнаты.
Но устроить такое здесь! Хороша бы я была, если бы выкинула такой фортель, работая гувернанткой по рекомендации Платона Алексеевича…
Убедив себя все же не терзаться понапрасну, я наскоро умылась, переоделась в дневное платье и вскоре уже покинула дом с намерением посмотреть окрестности и хваленый приусадебный парк, о котором говорила накануне madame Эйвазова.
Усадьба промышленника Максима Петровича, батюшки Натали, включала в себя добротный двухэтажный дом с просторной гостиной, столовой и даже бальным залом. Южная стена дома смотрела окнами на скромный задний дворик, за которым начинался сосновый лес – именно в этой части располагались наши с Натали комнаты. Северная же стена была фасадной, к ней, к самому парадному крыльцу тянулась широкая подъездная дорога. Однако уже в десяти шагах от дома дорога расходилась: одна ее ветка вела ко флигелю и усадебным воротам, а другая терялась в зелени парка. По ней я и направилась.
