Лаура Паркер - Отвергнутая
Уже который раз за день она ломала голову над тем, что случилось с Эдуардо Таваресом. Он сказал, что будет отсутствовать одну неделю, прошло уже более двух недель, а его все нет. Он не прислал ей ни письма, ни даже телеграммы. Иногда по ночам Филадельфия лежала без сна, гадая, не заболел ли он, не ранен ли, или, не дай Бог, не умер ли. Нет, она не должна так думать, особенно когда ей предстоит вновь столкнуться с маркизом.
— О, вот он идет! — зашептала Джулиана. — Что же нам делать, мамзель Ронсар?
— К сожалению, ничего.
Филадельфия следила, как он приближается к ним, останавливаясь по дороге, чтобы поздороваться с другими гостями. Как всегда, он был во фраке с французской орденской лентой на узкой груди. Его худоба на расстоянии создавала впечатление высокого роста. На самом же деле он был чуть выше ее и вряд ли шире в плечах. Волосы его были разделены посредине пробором и густо напомажены фиксатуаром. Все в нем, от волос до закрученных усов и изысканных деталей туалета, делавших его любимцем женщин, было рассчитано на то, чтобы привлекать к себе внимание. «У него фигура юноши, но глаза старого человека», — подумала Филадельфия с дрожью отвращения.
— Мадемуазель де Ронсар, — произнес маркиз д'Этас с преувеличенной радостью, склоняясь перед ней в поклоне. — Вновь и вновь мы встречаемся, и все равно мне вас не хватает.
Филадельфия не протянула ему руку, как было принято. Хотя в глазах у него светился неподдельный интерес, она была уверена, что глаза его прикованы к великолепному бриллиантовому ожерелью, которое она надевала при каждом удобном случае.
— Вы льстите мне, месье д'Этас. Другие дамы, присутствующие здесь, начнут думать, что их прелести не привлекают вашего внимания.
Светлые глаза маркиза сузились, но улыбка не исчезла.
— Вы смеетесь надо мной, и это бессердечно, мадемуазель де Ронсар, произносить такие слова перед другими дамами. Но я прощаю вас, я должен прощать вам все.
— Тогда вы должны доказать вашу искренность. — Она взяла Джулиану за руку и отправилась к своему месту. — Мадемуазель Уотон умирает от желания танцевать вальс. Но только она слишком застенчива, чтобы признаться в этом.
— Я… я… — Джулиана стала пунцовой от смущения.
— Конечно, я буду танцевать с прекрасной мадемуазель Уортон, — сказал д'Этас, протягивая руку Джулиане. — Мадемуазель де Ронсар тоже оставит для меня танец?
— О, но я… как бы это сказать… вся занята. Очень сожалею, месье.
Маркиз поклонился.
— Я тоже сожалею, — сказал он без всякого удовольствия, поскольку успел бросить взгляд на ее карточку и заметить, что она почти не заполнена. — Может, позднее вы пересмотрите?
— Возможно, — пробормотала она и оглянулась в поисках Генри, который пробирался к ней с хмурым лицом. — А вот и мой партнер. Это ведь наш танец, Генри, не так ли?
Он этого не знал, но это не имело значения. Когда бы мадемуазель де Ронсар ни взглянула на него, у Генри перехватывало дыхание. Сейчас она публично назвала его по имени, все могли это слышать, и он испытал головокружение. Он схватил ее за руки и увел в центр залы.
Они вальсировали и вальсировали, ее прелестные зеленые шелковые юбки вздымались, как волны моря. Откровенная радость от того, что он сжимает ее в объятиях, почти смыла озабоченность, которую он испытывал несколько минут назад. Вдыхая запах лаванды от ее кожи, он с трудом мог припомнить, какие собирался предъявить ей обвинения.
— Какой абсурд, — сказал он так, словно закончил вслух свои мысли.
Филадельфия откинула голову, чтобы взглянуть на него.
— В чем абсурд?
Он улыбнулся ей.
— Сама идея, что вы не можете быть той, кем совершенно очевидно являетесь. О, моя дорогая, простите меня за мою бестактность. Я помешал вам?
— Нет, это моя вина, — отозвалась Филадельфия, стараясь попасть в ритм вальса после того, как она оступилась. — Кто говорит, что я не та, какова есть?
Генри покачал головой. Она повторила свой вопрос.
— Кто говорит, что я не та, за кого себя выдаю?
Он нахмурился.
— Кто говорит? Дорогая мамзель, я прошу прощения за то, что вообще упомянул об этом. Этот трус не заслуживает, чтобы его упоминали.
Она посмотрела на него и спросила:
— Кто говорит так обо мне?
Он залился краской до корней волос.
— Это д'Этас сегодня утром, катаясь с миссис Рутледж по Сентрал-парку, бросил такую реплику. Он сказал, что никогда не слышал о вашей семье. Конечно, он сказал, что не знает всех прихлебателей при последнем дворе, но знаком со всеми родовитыми семьями в Париже.
— Ну и?.. — потребовала она продолжения, не обращая внимания на то, что другие пары вынуждены были огибать их, поскольку они остановились.
— Ну и, — нетерпеливо ответил он, сожалея, что затронул эту тему, — когда миссис Рутледж прижала его, он высказал предположение, что вы, возможно, не совсем та, кем хотите казаться.
— А вы как думаете, Генри?
Теперь он улыбнулся ей, зная, что сказать.
— Вы выглядите, как воплощенная мечта. — Он не собирался говорить так красноречиво, но ее красота повлияла на него, как ничто другое в его жизни. — Этот человек дурак.
Филадельфия кивнула и закружилась в вальсе.
— Мне надо не забыть послать вашей сестре большой букет цветов.
— Это еще почему?
— Из сожаления, — отозвалась она, бросив быстрый взгляд в направлении д'Этаса. Он держал покрасневшую девушку гораздо ближе, чем диктовали приличия, и это не осталось незамеченным пожилыми дамами, восседающими на позолоченных стульях вдоль стен залы. «Бедная Джулиана, — сочувственно подумала она. — Но это девушка перенесет, а вот ее собственная репутация в опасности».
Когда вальс кончился, она придержала Генри за рукав.
— Вы не выйдете со мной подышать свежим воздухом? Здесь так много народу.
— С удовольствием! — воскликнул он.
Но путь к бегству оказался перекрытым. Она не заметила, как он приблизился, но неожиданно перед Филадельфией возникло улыбающееся лицо д'Этаса.
— Мадемуазель де Ронсар, этот оркестр не напоминает вам, какой был и в Тюильри?
Она с трудом выдавила улыбку.
— Я не могу этого помнить, потому что я тогда была еще ребенком, а в моей семье детям не разрешали бегать по парку.
— Конечно, ваша семья… — Опять его жадный взгляд задержался на бриллиантах, украшающих ее шею. — Колье де Ронсар. — Он посмотрел ей в глаза. — Самое удивительное, что я никогда раньше не слышал о Ронсарах. Где, вы говорили, обретается ваша семья?
— Я ничего вам не говорила. — Филадельфия слышала, как у Генри перехватило дыхание от ее резкого ответа, но маркиз первым проявил себя грубияном, требуя от нее точного адреса. — Они мертвы, месье, и обретаются в своих могилах.
