Джудит Тарр - Дочь орла
Она почти мечтала заболеть, чтобы удостоиться его внимания. Но лихорадка не имела над ней власти, даже римская лихорадка. Та ночь в саду, которая убила бы любую другую женщину, абсолютно не повредила ее здоровью. Она была слишком здорова. И это ее здоровое женское естество вечно напоминало ей, как сладко быть в объятиях любимого. Она не знала, что ей делать.
Были, конечно, мужчины, которые с удовольствием угодили бы ей. Некоторым германцам нравилась маленькая смуглая женщина в малиновых одеждах. Они были, конечно, не так откровенны, как тот, который разорвал на ней платье, и ухаживали за ней, как положено ухаживать за знатной дамой.
Но большие светловолосые мужчины были не в ее вкусе. Они не нравились ей и до того, как похожие на них люди убили ее мужа. Она всегда предпочитала темноволосых, стройных, шелковобородых.
Однако этот темноволосый и стройный не интересовался женщинами. В Риме у него была женская прислуга. Аспасия видела, как служанки выходят из его дома. Но с собой он их не взял. Только двух пожилых слуг-мужчин и мальчика — присматривать за лошадьми. Такой мальчик вряд ли сгодился даже для любителя: слабоумный, с заячьей губой.
Она вспыхнула под вуалью. Что за мысли в честной христианской компании! Неплохо бы найти исповедника. Может, Герберт? Он теперь не просто монах: перед самым отъездом папа Иоанн рукоположил его.
Через некоторое время ей представился случай поговорить с ним. Кремона, где Лиутпранд спад вечным сном в крипте под храмом, осталась позади. Они прибыли в Павию, город императрицы Аделаиды, и за одно это город не понравился Аспасии.
Как и Кремона, Павия лежала в широкой зеленой долине у слияния двух рек: Тичино, вытекающей из Лаго Маджоре, и широкой медленной По. Это был настоящий королевский город — дворец и крепость одновременно. С башен его на севере и западе были видны горы.
Глядя на них, Аспасия ежилась даже на солнце. Путь в дикую Германию лежит через горы, и скоро им предстоит преодолевать крутые перевалы.
Герберт спокойно сидел на парапете, не обращая внимания на головокружительную пропасть внизу. Как обычно, он что-то мастерил, на сей раз это был абак — причудливое сплетение шнурков и бусин. Аспасия читала ему из Цицерона, но ее мало занимали древние проблемы. Ее мысли были полностью заняты собственной. Она закрыла книгу, опустила ее на колени и смотрела на ловкие пальцы Герберта.
В нем совсем не было утонченности. Он говорил когда-то, что его отец был крестьянином.
— Мой прапрадедушка был конюхом, — ответила она.
Сейчас она снова завела разговор об этом, чтобы отвлечься от мыслей о некоем смуглолицем мужчине.
Он нанизал последнюю бусину, закрепил шнурок в нужном месте на доске.
— Мой был свинопасом, — сказал он, — но императором не стал.
— Может быть, станешь ты, — улыбнулась Аспасия.
— Скорее уж, римским папой, — сказал он, — если уж метить так высоко. Я буду учителем: это предел мечтаний каждого крестьянина.
— Хотела бы я знать, — начала Аспасия очень тихо. Он ее не услышал. Он забавлялся со своим абаком, проверяя его на каких-то простых вычислениях.
— Герберт, — окликнула его Аспасия.
Он поднял голову.
— Герберт, — сказала она. — Мне надо исповедаться.
Он ждал продолжения. Она с удивлением почувствовала, как успокаивает ее это молчание. Он ничего не требовал. Заполнить паузу или нет, как уж ей захочется.
— А может быть, не надо, — сказала она. — Я не знаю. Мое тело заявляет, что нуждается не только в душевном комфорте. Как ты думаешь, это грех?
— Ты совершила что-нибудь или только думаешь об этом?
— Нет, — ответила она, — еще нет.
— А он просил тебя?
— Он даже не замечает, что я женщина.
Герберт удивленно поднял брови:
— Он, должно быть, слепой.
— Я так явно выдаю себя? — закричала она.
— Ты так привлекательна, — ответил он совершенно серьезно.
— Не для него.
— Ты уверена?
— Разве ты знаешь, кто он? — спросила она.
— Нет, если только это не Исмаил.
Она смотрела на него.
— Значит, я так явно выдаю себя?
— Нет, — сказал Герберт, — ты нет. А вот он — да.
— Нет. Ему безразлично, жива я или умерла.
— Ты забываешь, — возразил Герберт, — что он мавр.
— Нет, — сказала Аспасия, — я не могу это забыть ни на миг.
Герберт покачал головой.
— Конечно, он неверный. Но я не об этом. Он знает, кто ты. Он считает себя настолько ниже тебя, что даже не осмеливается мечтать о тебе.
— Значит, вот почему он смотрит на меня так свысока?
— У него есть своя гордость, — сказал Герберт. — Ты бы предпочла, чтобы он унижался перед тобой?
— Нет! — возмутилась Аспасия.
— Ну хорошо. — Герберт проделал еще одно стремительное, с щелчками, вычисление. Улыбнулся, глядя на получившийся узор. — В своей стране он занимал высокое положение. Он об этом не говорит, но, я думаю, он родственник халифа.
— Тогда он совсем не ниже меня.
— По рождению нет. Но изгнание делает странные вещи с умами людей.
— Значит, он изгнанник, — сказала Аспасия. — Он здесь не потому, что сам этого хотел.
— Он хотел, хотя и отправился не по своей воле.
— Что же заставило его?
— Я не знаю, — ответил Герберт. — Думаю, что ничего постыдного, для этого он слишком горд. Думаю, он совершил ошибку. Сказал, что не следовало, кому-то неумному. Или остался другом кого-то, попавшего в немилость. Ты знаешь, что такое двор. Ты знаешь, что там может случиться с честным человеком.
— Я знаю, — сказала Аспасия. — А у него… — Она запнулась. Но не могла не спросить: — У него есть жена в Кордове?
— Это неважно, — сказал Герберт. — Мусульманин может иметь четырех жен.
— Христианин не может, — сказала Аспасия. — Так ведь?
— Да, — ответил Герберт.
Ну вот. Теперь все ясно. Исмаил женат. Она должна признать греховность своих желаний, раскаяться и избавиться от них.
Только это не так-то просто.
— Только одна жена? — спросила она.
— Насколько я знаю, одна, — сказал Герберт. — Он особенный человек. Он целомудренный. Он говорит, что не хочет продажной любви. Я сказал ему, что из него вышел бы образцовый христианин.
— Может, еще выйдет?
— Надеяться надо всегда. — Герберт покрутил бусину, слегка нахмурившись. — Ты же знаешь, что по христианскому закону он не женат.
— Ты советуешь мне дополнить мой духовный грех еще и плотским?
— Я не особенно хороший духовник, да? — спросил Герберт. — Это все мои крестьянские корни. Моя матушка устраивала все браки в нашей деревне. Она никогда не видела толку в христианском воздержании. Разве что для священников. У священников свои правила, говорила она мне, а у простых людей свои. Они должны плодиться и размножаться.
