Барбара Картленд - Исполнение желаний
Дорога сделала поворот, и перед ними предстала величественная панорама Чэда. Солнце сверкало в многочисленных окнах замка, делая его сказочным. И хотя Оливии с детства был знаком каждый его камень, всякий раз она радовалась и восторгалась при созерцании всей этой красоты. Стайка белых голубей выпорхнула из-под крыши и, покружившись, уселась на полянке перед замком.
Оливия решила про себя, что это доброе предзнаменование и, быть может, все обойдется. Они подъехали ближе. Впереди заблестела гладь озера. Стая лебедей грациозно скользила по водной поверхности, казавшейся синей-синей от отражавшегося в нем неба.
Герцог молчал.
— Неужели сердце его остается бесчувственным ко всей этой красоте? — подумала про себя Оливия. — У него самый прекрасный дом в мире. Ему бы радоваться, да наслаждаться жизнью!
Карета подъехала к высокому парадному крыльцу. Ступеньки были устланы алым ковром, у входа их ждали два лакея.
Поездка была довольно странной. Они не заехали ни в деревню, ни на шахту, не побывали в конюшнях, и герцог никак не прокомментировал то, что он увидел возле церкви. Все это казалось зловещим для Оливии, и страх ее еще более возрос.
— Сейчас он разделается за все! — с ужасом думала она, медленно поднимаясь по ступенькам крыльца. Она улыбнулась вышедшему к ним навстречу Аптону. Улыбка, впрочем, была довольно жалкой.
— Доброе утро, мисс Оливия! — радостно приветствовал он. — Добро пожаловать в Чэд, — сказал он, обращаясь к герцогу. — Рады вас видеть в добром здравии, милорд!
— Благодарю вас! — кратко ответил герцог. Аптон сопровождал их, шествуя впереди. Он открыл дверь в гостиную. Почему-то Оливия предполагала, что весь их разговор я должен произойти в кабинете, строгая официальность которого больше всего отвечала предмету их предполагаемой беседы.
Гостиная утопала в цветах. Они стояли повсюду — на столах, в роскошных напольных вазах. Окна были открыты. Хрустальные люстры и канделябры искрились в лучах солнечного света. Золотые зайчики лучей, отражаясь в зеркалах, скользили по стенам и потолку. И в этом великолепии Оливия ощутила себя еще более одинокой и беззащитной. Она подошла к камину и, пытаясь скрыть волнение, повернулась к герцогу спиной. Он стал рядом. Каково же было удивление Оливии, когда она заметила, как Аптон наполняет два фужера шампанским, стоявшим рядом на низеньком д столике в серебряном ведерке. Дворецкий поставил фужеры на серебряный поднос и подошел к Оливии. Она взяла фужер дро жащей рукой. Герцог присоединился к ней и, когда Аптон вышел, сказал:
— Я снова дома, и вы можете повторить свой тост, который произнесли позапрошлым вечером, когда мы ужинали вместе.
Оливия с изумлением взглянула на него. Он заговорил с ней впервые с тех пор, как они выехали из Грин Гэйблза. Но она ожидала от него совсем других слов и поэтому, запинаясь от волнения, тихо ответила:
— Вы… же знаете… я желаю вам… только счастья!
— О, счастье — это слишком огромная вещь, чтобы получить его так просто!
Оливия отпила глоток шампанского, надеясь, что это придаст ей храбрости.
— У вас… есть все… чтобы быть счастливым!
— Под этим «все» вы, конечно, прежде всего имеете в виду мои материальные владения?
Опять он говорил как-то странно! Нет, Оливия ждала от него совсем-совсем других слов. Нервозность ее еще усилилась. Она молча поставила фужер на столик и отошла к окну. В саду кипела своя беззаботная и веселая жизнь — щебетали птицы, над цветами жужжали пчелы, ярко светило солнце. Герцог приблизился к ней и стал сзади. Некоторое время они молчали, любуясь красотой летнего дня.
— Если бы я даже был властелином всего, что вижу сейчас, то был бы я счастлив при этом? Сомневаюсь.
— Но почему? У вас есть все… все, что нужно, чтобы быть счастливым, и для ума… и для сердца.
На последнем слове она споткнулась. Как объяснить ему, что такое чувство благодарности, когда люди служат тебе не только ради денег.
— Вот этого я и хочу больше всего на свете! — неожиданно сказал он.
Она вскрикнула от удивления, смешанного с испугом.
— К-как вы узнали… о чем… я думаю?
— Просто я читаю ваши мысли, вот и все.
— Но… но вы не должны… делать этого!
— Почему нет?
— Потому что… мысли — это личное дело каждого!
— Ваши мысли… доступны мне. И они уже не принадлежат только вам. Я знаю все, о чем вы думали, ужиная со мной тогда, у себя дома, и о чем размышляли f сегодня по дороге сюда.
Оливия вспыхнула и прижала ладони к горящим щекам. Затем она машинально |начала развязывать шляпу и, сняв ее, бросила в кресло.
Она уставилась невидящим взглядом в сад.
— Но… если это правда, то вы должны знать, как… я желаю вам счастья в Чэде… и хочу, чтобы вы полюбили его так, как… я люблю его с самого детства.
Герцог не произнес ни слова, и Оливия испугалась, что она сказала что-то не то. Помолчав еще немного, он мягко произнес:
— Оливия, я хочу спросить вас об одной вещи. И пожалуйста, скажите мне правду.
— Конечно! Я… всегда говорю… правду!
— Тогда посмотрите мне в глаза!
Оливия молча повиновалась. Взглянув ему в глаза, она увидела в них какое-то странное и непонятное выражение.
— Скажите мне, почему вы спасли меня и не дали мне умереть?
«Что за дикий вопрос», — мелькнуло у нее в голове. Но прежде, чем она нашла слова для ответа, она уже знала его. Сердце подсказало ей правду.
Невероятно! Невозможно! Она боялась даже мысленно произнести эти слова. Она любит его! Да, она любит его! И поэтому она так отчаянно боролась за его жизнь, недосыпала ночами, нянчилась с ним как с младенцем. Она любит его!
А ведь вначале он пробудил в ней только ужас, и она возненавидела его всеми фибрами души. Но потом, когда он лежал беспомощный, истекающий кровью и, казалось, жизнь ускользала от него на глазах, она бросилась, чтобы удержать ее. Она не оставляла борьбу со смертью ни на минуту, даже тогда, когда у всех — и у Бесси, и у Хиггинса опустились руки. Да, это любовь придала ей нечеловеческие силы, и она победила! Победила! Правда сверкнула как молния. Но как сказать о ней? Как выразить ее словами?
Оливия молчала, беспомощно прижимая руки к груди.
— Я так и знал! — сказал герцог негромко. — Я тоже люблю вас! Так что же нам делать со всем этим?
— Вы — в-вы… любите меня? — пересохшими губами повторила Оливия. Голос казался чужим и звучал настолько слабо, словно доносился из подземелья.
— Я люблю вас! Но, как и вы, я не подозревал, что это любовь!
— Но… к-как вы догадались?
— Все очень просто! Я давно уже должен был догадаться об этом. Не раз в бреду мне казалось, что сама любовь убаюкивает меня на своих руках. Вы говорили со мной, и ваш голос был исполнен любви, вы нежно приподнимали голову мне, чтобы напоить своими целебными травами, и в ваших руках я опять ощущал любовь и ласку. И зачем мне слушать людей? — голос герцога стал глубже и нежнее. Я послушал свое сердце, и оно сказало мне правдивее всех, что это вы спасли меня, и не с помощью лекарств, а своей любовью!
