Елена Арсеньева - Краса гарема
– Убежден в этом, – сказал задумчиво Охотников. – Вы забыли, господа, что Сермяжный состоит на службе у старинного врага моего – Мюрата. Уж конечно, не по собственной воле замыслил ремонтер против меня интригу. Мюрат решил поразить меня как можно чувствительней, а то и даже смертельно. А как еще ударить мужчину, вдобавок русского офицера, ежели не через даму его сердца, его любимую? Итак, он уверен, что я влюблен в Марью Романовну. Не сомневаюсь, что, если бы я принял за чистую монету вранье Сермяжного и появился у Мюрата, меня ожидал бы плен, невиданные унижения… возможно, смерть, но перед этим, конечно, – некое предложение, на кое я принужден был бы согласиться не ради того, чтобы жизнь свою сохранить, но для спасения возлюбленной женщины.
– Слушайте, слушайте… – забормотал взволнованный Свейский, – но, коли вы в Марью Романовну вовсе не влюблены и даже нимало ею не очарованы, значит, спасать ее не пойдете и Мюрат станет ждать напрасно, тем паче что вы разгадали истинную сущность Сермяжного. И когда Мюрат поймет, что тоже ждет попусту, он… гнев его обратится не только против нерадивого слуги своего, коего мы знаем под именем ремонтера Сермяжного, но и против несчастной Марьи Романовны…
– И против моей бедной Наташи, – вздохнул Казанцев, внезапно и мучительно пожалев эту девочку, которую он не смог, не успел полюбить, но которая, наверное, любила его…
– А теперь, господа, когда вы изволили высказаться относительно моей трусливой и слабодушной персоны, – промолвил Охотников с насмешливым выражением, – разрешите объясниться по поводу моих прошлых и будущих действий.
Казанцев и Свейский переглянулись не без смущения, только сейчас сообразив, что иносказательно обвинили Охотникова в трусости. Задиристый же нрав его был всем известен, они и сами уже убедились в этой задиристости. Вот сейчас Охотников вспыхнет таким порохом… Как он поступит с обидчиками? Не следует ли ждать вызовов на дуэли?!
– Я намерен поступить следующим образом, – хладнокровно сказал Охотников, переводя взгляд с одного на другого. – Первым делом сообщаю вам, что немедленно покидаю Москву! Но прежде мне надобно выполнить слово, данное маменьке, и поставить во фрунт этого негодника Митрошку…
* * *Все изменилось, как по волшебству. Жаклин сорвала с лица вуалетку и вылетела из комнаты. За ней последовала Айше, волоча за собой Марью Романовну. Маша попыталась упереться, но сила Айше оказалась такова, что старуха чуть не вывернула руку пленнице. Жалобно вскрикнув от боли, та принуждена была повиноваться.
Они очутились в новом покое, еще более просторном и роскошном, чем тот, где проснулась Марья Романовна. Дубовый паркет впечатлил ее своим изысканным рисунком – чудилось, ступаешь по верхушкам сказочных растений, корни которых уходят в неизмеримую глубину. Однако потолок оказался куда поразительней, и Маша с трудом могла оторвать от него глаз, ибо он был расписан фресками удивительной красоты. Как и в предыдущей комнате, потолок напоминал соты, и каждый свод выглядел по-своему. Один изображал бирюзовые небеса, покрытые легкими облаками. На другом цвели невероятные розы, оплетающие причудливую садовую решетку. На третьем было нарисовано кружевное белое покрывало, на четвертом переливалась розовая перламутровая раковина. На пятом – шкатулка с рассыпанными драгоценностями. Право, целый день можно было провести, задравши голову и любуясь фантазией и мастерством художника!
Столь же великолепной оказалась и обстановка. Чудесные парчовые занавеси, ковры, парчовые подушки разбросаны тут и там, причудливые шкафы и спинки диванов инкрустированы драгоценным деревом, кораллом и бирюзой…
Впрочем, у Марьи Романовны не было слишком много времени для того, чтобы присматриваться к окружающей ее роскоши. Гораздо больше интересовали ее женщины, собравшиеся здесь. Только сейчас она вполне осознала, что и впрямь находится в гареме – настоящем, сказочном, восточном гареме из «Арабских ночей». Все женщины были разряжены, словно сказочные принцессы: так и сверкали дорогие ткани их одеяний, так и переливалось множество драгоценностей. И лица, не прикрытые вуалями, показались Маше прекрасными. Она даже растерялась, увидев такое количество изумительных красавиц. «Может быть, они все черкешенки?» – подумала она, вспомнив о Наташе и вглядываясь в эти черные сверкающие глаза, устремленные на нее со всех сторон. Какие глаза, ах… Однако выражение их было довольно однообразным. Во всех сменялись удивление, ревность, насмешка, откровенная злоба, презрение… И зависть, жгучая зависть!
Марья Романовна исподлобья озиралась, невольно стиснув руки на груди и как бы загородившись от этой общей враждебности. Почему-то вдруг показалось, что на нее смотрит одно многоглазое лицо. Отчего же эти женщины так похожи? Ах, да оттого, что они все черноглазые и одинаково накрашены! Ресницы подведены, и брови подрисованы так, что на переносице сходятся, а на всех щечках непременно мушка в уголке рта, иногда даже две, а губы так и лоснятся от кармина, их покрывающего.
И вдруг в этой сплошной сверкающей однообразности проблеснуло что-то светлое. Маша удивленно вгляделась в голубые глаза, уставившиеся на нее. Разве бывают у черкешенок голубые глаза?! И такая белая, нежная кожа? Все прочие красавицы были смуглянки. Да, боже мой… Марья Романовна постепенно осознала, что эти глаза ей знакомы. И они вдруг затянулись пеленой слез…
Да ведь это глаза Наташи!
Марья Романовна вскрикнула.
Наташа! Ну конечно, Наташа – одетая так же пестро и вычурно, как и прочие, как и она сама. Немудрено не узнать кузину и подругу. Ах, бедная девочка, как блестят слезы в ее глазах, как дрожат губы! Сколько горя, и муки, и стыда в ее лице! И то, что она не бросилась тотчас к Марье Романовне, говорит о многом. Видимо, пока Маша пребывала в милосердном беспамятстве, натерпелась Наташа тут, в этом их новом обиталище, приучилась к покорности и страху! Всплыла в памяти сцена избиения Лушеньки. А что, если и Наташе досталось от этих страшных людей, которые теперь властны над жизнью и смертью их?
Марья Романовна с ненавистью огляделась и увидела, что Керим сжимает в руках нагайку, а вид у него такой, словно он готов в любую минуту обрушить ее на обеих пленниц, буде они осмелятся кинуться друг к дружке. Да и Айше посматривает с ехидством и суровостью враз, а на лице Жаклин, стоящей рядом с Машей, беспокойство. Неужели француженка за нее тревожится? А впрочем, что Маше до ее тревог?!
– Встречайте господина! – выкрикнула в это мгновение Айше и повалилась на колени, уткнувшись лицом в пол. Женщины так и посыпались на узорчатый паркет, будто их под коленки всех разом серпом подсекли. И точно так же покорно рухнула Наташа. Марья Романовна не собиралась подражать этим унизительным глупостям, однако получила сильный тычок в спину и невольно согнулась. Покосилась бешено – и поймала сердитый взгляд Жаклин.
