Мануэль Гонзалес - Любовь и чума
Он расхохотался и простер к ней объятия.
Девочка отскочила с испугом, но все же мысленно признала, что капитан прекрасен, как Адонис. Она невольно увлекалась его мелодичным голосом и любовалась великолепными глазами, взгляд которых проникал в ее душу.
— Я поцелую вас, синьор Орио, но только в том случае, если вы не возьмете Орселли, — сказала певица полушутливым тоном.
Вместо ответа патриций принял самодовольный вид и направился неровными шагами к смущенной Беатриче.
Орселли, не говоривший ни слова, посмотрел на капитана мрачно и презрительно, возмущаясь его дерзостью.
— Позвольте мне дать вам хороший совет, синьор Орио, — проговорил гондольер глухим голосом. — Не трогайте девушку, если не желаете получить за это должное возмездие.
— Возмездие! Так ты угрожаешь мне? — воскликнул Орио, подняв руку, как бы с намерением ударить гондольера. — На колени, несчастный! Проси прощения!
Беатриче вздрогнула, она знала хорошо характер брата и понимала, что тот, не задумываясь, бросится на пьяного Орио. Ей было жаль молодого патриция, и сердце ее забилось под влиянием нового, никогда еще не испытанного ей чувства. Она схватила руку Орселли и прошептала с мольбой в голосе:
— Не бей его, милый брат! Ты видишь, что он не сознает, что делает…
— Неужели же я должен встать на колени по приказанию этого нахала?
— Нет, нет!.. Я унижусь перед ним за тебя… Буду умолять его, образумлю его… Он ведь сумасшедший, а сумасшедших надо жалеть.
— Сумасшедших, но не пьяных! — возразил гондольер сурово.
— Пьяных? — повторил Молипиери, расслышавший это замечание со свойственной нетрезвым людям чуткостью. — А! Ты считаешь меня пьяным?.. Это, право, забавно! Но я докажу…
— Берегись, синьор Орио! Иначе я переломлю тебя, как тростинку…
— Как тростинку?! Черт побери: да ты, видно, не знаешь, что тростинку можно только согнуть, но не переломить, — воскликнул патриций. — Ты выбрал дурное сравнение… Никому не трогаться с места! — добавил он, обращаясь к солдатам. — Я справлюсь один с этим быком и утащу девчонку, как какое-нибудь перышко.
Он пошел было вперед, но должен был на минуту остановиться, потому что опьянение его усиливалось все более и более. Орселли отвернулся с видом отвращения.
— Я выну среднюю половицу, — сказал он Беатриче, — и этот хвастун полетит в воду…
— Не делай этого! — горячо возразила Беатриче. — Разве ты не видишь, сколько тут солдат… Если ты сделаешь это, ты погибнешь. Нет, Орселли, я постараюсь сама уладить все к лучшему.
Говоря эти слова, она отвернулась от брата и кинулась на колени перед молодым патрицием:
— Умоляю вас, синьор, пощадить этих детей, — воскликнула Беатриче. — Неужели вы решитесь отнять у них единственного кормильца?.. Грудь Орселли служила нам до сих пор щитом, сердце его билось только для нас, руки его зарабатывали нам насущный хлеб… О синьор Орио, неужели вы не любите никого?
Приятный и кроткий голос девушки произвел на капитана какое-то странное чарующее действие. Он смотрел на нее с удивлением, смешанным с восторгом, и гнев его начал уступать место другим, более мягким чувствам.
— Вставайте! — проговорил он с нетерпением. — Я не хочу, чтобы передо мной унижалась женщина… Приказываю вам встать… Слышите?.. Как она хороша!.. Боже мой, как дивно хороша эта дочь лагуны!.. О да, я любил, — продолжал он, сжимая рукой горячий лоб. — Я любил много раз в жизни… Но можно ли любить слишком много?.. Ах, я хочу пить… Красавица, дайте мне стакан холодной воды!.. Как ваше имя?.. Отчего ваш брат смотрит на меня так угрюмо?.. Встаньте же! Прошу вас!
— Я встану, если вы дадите слово пощадить нас, — ответила Беатриче сквозь слезы, протягивая к нему руки.
— Это невозможно! — произнес Молипиери. — Я присягал сенату… Я должен быть неумолимым, как мраморный Юпитер… Слышишь: неумолимым?.. Не плачь, моя красавица!.. Повторяю тебе, что я не могу ослушаться сената… Ну поцелуй же меня, или я…
Он нагнулся, чтобы обнять, Беатриче, которая, как очарованная, была не в силах ни пошевельнуться, ни остановить его словом. Казалось, что она даже ждала его поцелуя, несмотря на свой испуг и негодование.
— Назад! — произнес Орселли, схватив со стены тяжелое весло и подняв его над головой Орио.
Громкий крик вырвался из груди Беатриче. Почти не помня себя и словно повинуясь чьей-то неизвестной воле, она быстро поднялась с колен и загородила собой Орио.
Ввиду явной опасности капитан опомнился.
— Ко мне! — крикнул он. — И множество солдат бросилось на гондольера, ошеломленного поступком сестры. Не прошло и минуты, как Орселли был уже связан и не мог причинить вред кому бы то ни было.
Убедившись, что гондольер не может напасть на него, Молипиери обратился опять к Беатриче.
— Успокойтесь, милая крошка, — сказал он с веселым тоном, — вы спасли мне жизнь, а потому можете быть уверены, что я не причиню вашему брату никакого вреда…
Говоря эти слова, Молипиери обхватил стройный стан дрожавшей Беатриче и стал покрывать поцелуями ее нежную шею на глазах Орселли, старавшегося разорвать веревки, чтобы кинуться на патриция.
— Моя кроткая голубка, — продолжал Орио. — Пока мои солдаты позаботятся об Орселли, я поведу тебя в свое палаццо, где предоставлю в твое распоряжение гнездышко, вполне достойное такой хорошенькой птички.
Маленькая певица сделала над собой усилие, чтобы разбить странное оцепенение, вызванное в ней голосом и взглядом молодого патриция. Вырвавшись от него, она бросилась опрометью к матери и проговорила, заливаясь слезами:
— Успокойся, матушка, я не оставлю тебя и детей!
Орио приказал двум морякам схватить девушку, но она судорожно вцепилась в далматику Джиованны.
— Помогите мне, синьора, — воскликнула бедная Беатриче. — Ради Бога, спасите меня от них!
Все это время Джиованна сидела, погрузившись в думы, и смотрела с безмолвным ужасом на происходившее вокруг нее. Впервые в жизни присутствовала она при такой отвратительной сцене.
Крик Беатриче вывел девушку из оцепенения, глаза ее сверкнули и, не отдавая себе отчета в том, что делает, она быстро подошла к Орио.
— Стыдитесь, монсиньор! — произнесла с негодованием Джиованна. — Неужели вы так мало цените свое звание и имя, что готовы втоптать их в грязь?
— В грязь?! — повторил капитан.
— Да! — повторила надменно дочь ди Понте. — Поступать так с бедным семейством, как поступаете вы, может только или человек очень порочный, или бандит!
— Черт побери, кто вы, осмеливающаяся говорить так дерзко? — воскликнул молодой патриций, раздраженный донельзя, подступив на шаг к Джиованне.
