Сидони-Габриель Колетт - Клодина в школе
– Ах, оставьте! Я ещё не совсем дура, и мы здесь вдвоём! Я долго злилась, даже горевала, потому что я не менее ревнива, чем вы. Зачем вы отняли её у меня? Мне было так плохо. Да, радуйтесь, мне было плохо! Но я поняла, что больше не нужна ей, да и кто вообще ей нужен? И ещё я поняла, что она дешёвка, и тут сразу как отрезало. Я знаю, что совершу немало ошибок, но этой не сделаю: я не буду пытаться отбивать у вас Эме. Так-то. Теперь я хочу только одного: чтобы она не стала у нас в школе маленькой королевой и чтобы не терзала свою сестру, хотя они друг друга стоят, уверяю вас… Дома я никогда не рассказываю, что тут творится, и после каникул я сюда не вернусь – придётся сдавать экзамены, потому что папа вбил себе в голову, будто ему этого хочется, и ещё потому, что Анаис слишком обрадуется, если я уйду без аттестата. До тех пор можете оставить меня в покое, я больше не стану вас изводить.
Я могла бы ещё долго говорить, но, похоже, она пропускает всё мимо ушей. Я не буду бороться с ней за Эме – только это она и уловила. Погрузившись в собственные мысли, она размышляет над моими словами и внезапно, словно очнувшись и снова став директрисой, заканчивает наш разговор, проходивший как бы на равной ноге:
– Ступайте скорее во двор, Клодина, уже восемь часов, пора строиться.
– О чём вы так долго беседовали с мадемуазель? – любопытствует дылда Анаис. – Ты что, пошла с ней на мировую?
– Да, дорогая, мы теперь не разлей вода.
В классе малышка Люс прижимается ко мне, не сводит с меня влюблённых глаз, берёт за руку, но её ласки действуют на нервы; мне нравится лишь колотить её, мучить и защищать от других.
С приглушенным криком «Инспектор! Инспектор!» в класс вихрем врывается Эме. Поднимается шум. Чтобы устроить ералаш, нам годится любой предлог. Делая вид, будто хотим аккуратно разложить книги, мы открываем парты и, схоронившись за крышками, принимаемся шептаться. Дылда Анаис подкидывает вверх тетради растерявшейся Мари Белом и на всякий случай засовывает в карман «Жиль Блаз иллюстре», который она хранила между страниц «Истории Франции». Я прячу блистательные рассказы Редьярда Киплинга о животных (вот уж кто понимает зверьё!), хотя в них нет ничего предосудительного. Под гул разговоров мы встаём, собираем бумаги, вынимаем из парт припрятанные конфеты – отец Бланшо, инспектор, хоть пострадает косоглазием, везде суёт свой нос.
У себя в классе Эме подгоняет девчонок, прибирает на своём столе и с криком носится по комнате. Из соседней классной комнаты выходит перепутанная, жаждущая помощи и поддержки бедняжка Гризе.
– Мадемуазель Сержан, как вы считаете, инспектор будет смотреть тетради малышей? Тетради у них очень грязные, и пишут они пока только палочки.
Ехидна Эме смеётся ей в лицо. Директриса, пожав плечами, отвечает:
– Вы покажете всё, что он попросит, но неужели вы думаете, что он будет копаться в тетрадях ваших учениц?
И унылая дурища возвращается в класс, где её зверёныши устроили настоящий гвалт – авторитета у неё ни на грош!
Мы готовы или почти готовы. Директриса говорит:
– Быстро возьмите хрестоматии. Анаис, немедленно выплюньте грифель! Честное слово, я выставлю вас за дверь, не постеснявшись присутствия господина Бланшо, если вы будете жевать эту гадость! Клодина, вы не могли бы на минуту перестать щипать Люс Лантене? Мари Белом, сейчас же снимите косынки с головы и шеи и сделайте приличное лицо! Да вы хуже третьеклашек, так бы и убила вас, жаль только руки марать!
Ей надо выпустить пар. Приход инспектора для неё всегда нервотрепка, так как Бланшо в хороших отношениях с депутатом, который до смерти ненавидит Дютертра, претендующего на его пост и покровительствующего мадемуазель Сержан (тут сам чёрт ногу сломит!). Наконец всё более или менее в порядке. Не успев вытереть чёрных от карандаша губ, с места поднимается пугающе долговязая дылда Анаис и принимается читать «Платье» слезливого Манюэля:
В мансарде небольшой в туманный тихий день
Двум – мужу и жене – всё ссориться не лень.
Пора! По стёклам класса пробегает огромная тень, все вздрагивают и встают – из почтения – в тот самый момент, когда дверь открывается и входит папаша Бланшо. У него внушительная физиономия, обрамлённая седоватыми бакенбардами, и ужасный акцент уроженца Франш-Конте. Он с важным видом вещает прописные истины, разжёвывая их с не меньшим воодушевлением, чем Анаис – ластики. Одевается он старомодно и строго. Старый зануда! Будет теперь зудеть целый час! Засыплет дурацкими вопросами, а потом примется уговаривать нас пойти по преподавательской стезе (пошёл бы он сам куда подальше!).
– Садитесь, дети мои!
«Его дети» с кротким скромным видом садятся. С каким удовольствием я убралась бы отсюда! Директриса спешит к нему с почтительно-неприязненной миной на лице, меж тем как её помощница, целомудренная Лантене, закрывается в своём классе.
Господин Бланшо ставит в углу свою трость с серебряным набалдашником и начинает с того, что доводит до белого каления директрису (так ей и надо!), отведя её к окну и пустословя об экзаменационных программах, рвении, прилежании и тому подобном. Мадемуазель Сержан слушает, поддакивает, но сама смотрит в сторону, и её глаза постепенно стекленеют. Похоже, она не прочь треснуть его чем-нибудь по башке. Доконав директрису, Бланшо берётся за нас.
– Что шитала эта девушка, когда я вошёл?
Девушка, то бишь Анаис, вытаскивает изо рта розовую промокашку и оставляет в покое Мари Белом, которой нашёптывала на ушко что-то явно непристойное; Мари, пунцовая от смущения, в стыдливом ужасе закатывала глаза, но тем не менее внимательно слушала подружку. Бесстыдница Анаис! О чём это она там треплется?
– Итак, дитя моё, что вы там шитали?
– «Платье», господин инспектор.
– Прошитайте ещё раз, пожалуйста.
Прикидываясь испуганной, Анаис начинает сначала. Бланшо тем временем оглядывает нас мутными зелёными глазами. Он порицает любое кокетство и хмурит брови, когда видит чёрную бархотку на белой шее или кудряшки на лбу и висках. Ко мне он каждый раз придирается из-за распущенных вьющихся волос и белых плиссированных воротничков, которые я ношу с тёмными платьями. Я люблю одеваться просто, но красиво, а он находит это в высшей степени непозволительным. Анаис кончает декламировать, и Бланшо заставляет её провести логический анализ (какое там!) пяти-шести строк. Потом спрашивает:
– Дитя моё, почему вы завязали этот шёрный бархат вокруг (именно так!) шеи?
Началось! Ну что я говорила! Растерявшись, Анаис, как последняя дура, отвечает:
– Для тепла.
Вот недотёпа пугливая!
– Для тепла, говорите? Но ведь шейный платок греет куда лучше.
