Елена Арсеньева - Князь сердца моего
Оливье не хотел оборачиваться, но все-таки обернулся.
Юноша лежал навзничь, тут же простерлась его мать. Оба были присыпаны снегом и вывороченной землей. А молодая женщина все так же сидела в сугробе, безучастно глядя вдаль, в заснеженный российский простор, в котором теряется все: и города, и люди, и русские, и французы, и смерть, и жизнь...
И тут веер нового взрыва закрыл от Оливье эту картину.
* * *Маман отчаянно рыдала, уткнувшись в мертвое тело, а Анжель по-прежнему смотрела вдаль. Боже мой, вот и нет Фабьена... А как же его любовь, которая, как он клялся, будет жить вечно? Умом она понимала, что вечно должна быть благодарна мужу и его маман, спасшим ее от толпы разъяренных русских; и вообще Фабьен был хороший, добрый человек, но Анжель знала, что для любви-власти он оказался слаб, эта любовь превратила его в тирана, который пытался утвердить над Анжель свою волю – словами, постелью, даже побоями. Он пускал в ход руки без раздумий – с молчаливого благословения маман, чьи черные глаза сияли еще ярче, когда она видела страдания Анжель от его пощечин.
Но почему, за что? Иногда Анжель думала, что, наверное, чем-то крепко досадила этим двоим – иначе с чего бы им так сладострастно мстить ей?
Судя по их рассказам, они были французы, некогда нашедшие в России приют от ужасов революции, но не утратившие связи с родиной и мечтавшие вернуться туда. Однако жестокие русские чинили им в том всяческие препятствия и однажды даже похитили Анжель и подвергли ее насилию. После этого она и лишилась памяти. Их жизнь подвергалась опасности, поэтому они ночью бежали в чем были из города, где жили, и долго скитались, пока не добрались до французской армии, расквартированной в русской столице. Однако бог войны оказался к ним немилостив: Москва сгорела, удача перешла на сторону врага, французы спешно отступали, вернее, бежали... И графиня д’Армонти с сыном и невесткою пополнили ряды беженцев.
Сначала Анжель плакала, металась, пытаясь понять, почему так холодно и одиноко сердцу возле двух этих самых близких для нее людей, но на этот вопрос они ответить не могли, хотя на всякий другой ответ был готов без задержки.
– Почему я так плохо говорю на родном языке, что поначалу попутчики даже с трудом меня понимали? – удивлялась Анжель, и ей поясняли, что ее родители давно умерли, а ее взяла на воспитание русская семья; люди невежественные, они были рады сбыть ее, бесприданницу, с рук, когда за нее посватался Фабьен.
– Почему именно я сделалась жертвою неистовой злобы русских? – недоумевала Анжель, и маман, брезгливо поджимая губы, уведомляла, что Анжель еще в девичестве весьма несдержанно вела себя с неким русским вертопрахом, настолько диким и необузданным, что даже родная мать выгнала его из дому. Этот разбойник соблазнил Анжель, а потом отказался жениться, возомнив, что она и без того всегда будет с радостью удовлетворять его низменные потребности. Когда великий Наполеон покорил Россию, развратник отправился в армию, а воротясь, нашел Анжель замужем – и поклялся осквернить ее и отомстить всему семейству д’Армонти, что ему вполне удалось сделать!
– Отомстил ли Фабьен негодяю, поругавшему мою честь? – гневно воскликнула Анжель – и тут же поняла, что вот этот-то вопрос задавать не следовало, так помрачнело лицо Фабьена, так разъярилась маман, таким количеством упреков осыпала она Анжель.
«Зачем же он на мне тогда женился, коли я так нехороша?!» – чуть не выкрикнула в обиде Анжель, но поостереглась. Конечно, Фабьен женился против воли матери, хотя к чему это? Какие такие супружеские радости он обрел? Анжель по ночам, пытаясь ублажать мужа, чье мужское достоинство восставало за ночь до пяти раз, да что толку, коли он сникал, едва соединившись с женою, и плакал от бессилия и неудовлетворенности, и принуждал ее снова и снова возбуждать его, да все опять кончалось пшиком, – так вот, по ночам, вконец умаявшись, Анжель иной раз позволяла себе вообразить, каков был мужчина тот русский злодей, что лишил ее невинности, а потом подверг насилию. Однажды она проснулась от собственных блаженных стонов и была несказанно изумлена, обнаружив, что любострастничает сама с собою: ей снилось, что некто невидимый страстно ласкал языком и пальцами ее естество, доведя ее во сне до мучительно-радостных содроганий. Распаленная, она попыталась утишить свой жар с мужем, позволив повторить эти смелые ласки. Бог ты мой, что тут было!..
– Ты вспомнила? – яростно кричал Фабьен – так, что разбудил графиню, спавшую за перегородкой в той же избе. – Что ты вспомнила? Говори? Говори, ну?!
Тогда он впервые ударил Анжель. Она рыдала безудержно, ничего не понимая, в чем провинилась... И с тех пор эти опасные сны больше не посещали ее, хвала Пресвятой Деве.
А тот... чудовище-русский... он иногда мелькал в сновидениях: широкие плечи, стремительная походка, растрепанные светло-русые волосы. Но она так и не видела отчетливо его лица, и только иногда проблескивала улыбка и сияли серые глаза... Ох, какие ласковые глаза!
Но зачем бы Фабьен и маман стали лгать Анжель? Она должна верить им! А снам верить нельзя. Вот ведь иногда мучает Анжель кошмарное видение: человек с отрубленной головой делает три шага – и выходит из глубокой тьмы на слепяще-яркий лунный свет, и воздевает руки, словно зовет кого-то на помощь, и рушится наземь – и Анжель просыпается от своего крика...
Но это было давно, еще в самом начале пути. Тогда она боялась мертвых, немного их валялось при дорогах; ну а потом, по мере того как свирепела зима и смелели русские казаки, их становилось все больше, и Анжель привыкла к торчащим из сугробов оледенелым конечностям. Тот, обезглавленный, больше не возникал в ее сновидениях. Анжель привыкла видеть кровь, раненых и умирающих; сердце ее застыло; оголодавшая плоть устала страдать; жизнь едва теплилась в ней... Потому она и смотрела неподвижными глазами в заснеженную даль, словно и не слышала за грохотом канонады одиночного пистолетного выстрела, прервавшего жизнь графа Фабьена д’Армонти и сделавшего ее вдовой.
* * *Анжель думала, что судьбой ей предопределено застынуть в этом перепаханном ядрами сосновом лесу, но графиня наконец, тяжело поднявшись, побрела вперед, даже не глянув на мертвого сына. Анжель прикрыла тело Фабьена тремя траурно-зелеными сосновыми лапами, а потом, увязая в сугробах, пустилась догонять маман, недоумевая, куда это она так вдруг заспешила. Впрочем, алое закатное солнце уже почти сползло в мглистые тучи, так что пора было подумать о ночлеге.
Ах, как ей хотелось все время есть! Голодный озноб непрестанно сотрясал ее тело, и она дивилась графине, которая даже из своей скудной доли половину отдавала Фабьену. Анжель завидовала ему – не только из-за лишней ложки несоленой каши, ломтя мерзлого хлеба, куска плохо вываренной конины, а из-за той истинной, всепоглощающей любви, которой любила мать своего сына.
