Виктория Холт - Счастье и тайна
— Да, да.
— Я хочу посмотреть на тот, с домом. Он там как настоящий. Цвет камней передан весьма точно.
— Иногда бывает очень трудно подобрать нужный цвет, — сказала она, поморщившись.
— А эти люди… Я, кажется, узнаю их.
— Ну конечно, — обрадовалась она. — Вот мой брат… и моя сестра Хагар, а вот племянница Рут и племянник Марк — он умер, когда ему было четырнадцать — и Габриел, и Саймон, и я сама…
— Они все смотрят на дом, — заметила я.
Она в волнении кивнула.
— Да, все мы смотрим на дом. Возможно, здесь должны быть и другие люди… Ты уже должна быть здесь. Но мне кажется, ты не смотришь на дом. И Клер не смотрела. Ни Клер, ни Кэтрин…
Я не совсем понимала, что она имеет в виду, но она продолжала без объяснений:
— Я замечаю очень многое. Я все время наблюдаю. Я видела, как ты сюда приехала. А ты меня не видела.
— Вы были на певческой галерее?
— Так ты меня видела?
— Я заметила, что там кто-то есть.
Она кивнула.
— Оттуда так хорошо все видно… а тебя никто не видит. А это свадьба Мэтью и Клер.
На этой картине я узнала церковь Керкленд Мурсайд. Там были невеста и жених, в котором угадывался сэр Мэтью. Поразительно, как несколькими маленькими стежками она могла добиться сходства. Она была, безусловно, художником.
— А вот о замужестве Рут. Он случайно погиб на охоте, когда Люку было десять лет. Вот, смотри.
И тогда я поняла, что на стенах этой комнаты была вся история семьи Рокуэллов, прочитанная глазами этой странной женщины.
Она, должно быть, потратила годы своей жизни, чтобы запечатлеть эти моменты и перенести их мелкими стежками на холсты.
Я сказала:
— Тетя Сара, вы наблюдаете за жизнью…
Она опять поморщилась и произнесла со слезами в голосе:
— Ты хочешь сказать, что я сама не жила, а только следила за жизнью других, Клер?
— Меня зовут Кэтрин, — напомнила я.
— Кэтрин, — сказала она, — но мне так нравилось наблюдать. Вот видишь, теперь у меня целая галерея… Галерея гобеленов… И когда я умру, люди будут смотреть на них, и они узнают о нашей жизни больше, чем из любой картинной галереи. Я рада, что вышивала картины, а не портреты. По портретам можно узнать слишком мало.
Я ходила по этой комнате и смотрела на сцены из жизни в Керкленд Ревелз. Вот несут на носилках с охоты мужа Рут, а вот около его постели стоят плакальщики. Вот смерть Марка. И среди этих сцен была картина, изображающая дом и легко узнаваемые фигуры людей, которые смотрели на него.
Я сказала:
— А вот, кажется, Саймон Редверз, среди тех, кто смотрит на дом.
Она кивнула.
— Саймон смотрит на дом, потому что этот дом мог бы принадлежать ему. Если бы Люк погиб, как и Габриел, то Ревелз перешел бы во владение Саймона. Поэтому он тоже смотрит на этот дом.
Она изучающе смотрела на меня, потом достала из кармана платья маленький блокнот. И пока я рассматривала картину, она сделала с меня набросок. Ей удалось схватить сходство несколькими умелыми штрихами.
— Как у вас хорошо получается! — восхитилась я.
Она внимательно посмотрела на меня и неожиданно спросила:
— Как погиб Габриел?
Я вздрогнула.
— На следствии они сказали… — начала я.
— Но ты-то считаешь, что он не мог покончить с собой?
— Я говорила, что не могу поверить в то, что он мог так поступить.
— Так как же он погиб?
— Не знаю. Я только чувствую в глубине души, что он не мог этого сделать.
— Я это чувствую в глубине души. Ты должна сказать мне. Мы должны узнать. Мне необходимо это знать для моей картины.
Я посмотрела на часы, приколотые к блузке. Этот жест означал, что мне пора идти.
— Скоро я закончу то, над чем сейчас работаю. И тогда мне надо будет знать. Ты должна мне сказать.
— А над чем вы сейчас работаете?
— Посмотри, — и она потащила меня через всю комнату к окну.
Там на раме было натянуто знакомое изображение дома.
— Но вы уже такую вышивали!
— Нет, это другая. Здесь уже Габриел не смотрит на дом вместе со всеми остальными. Только Мэтью, Рут, Хагар, я, Люк, Саймон…
И вдруг мне стало душно в этой комнате, я устала все время разгадывать ее иносказательные речи. Все-таки это была странная женщина: в ней одновременно уживались невинность и мудрость.
С меня было достаточно символов. Я хотела добраться до своей комнаты и отдохнуть.
— Я ведь заблудилась. Скажите мне, как отсюда добраться до южного крыла?
— Лучше я покажу тебе, — и она, как послушный ребенок, засеменила рядом со мной, открыла дверь, и мы вышли в коридор.
Я пошла за ней, и когда она открыла еще одну дверь, мы оказались на балконе, похожем на тот, где произошла трагедия.
— Восточный балкон, — сказала она. — Я думала, тебе захочется посмотреть. Только с этого балкона еще никто не падал и не разбивался насмерть.
Губы ее скривило что-то похожее на усмешку.
— Посмотри вниз, — сказала она, — Посмотри! Вот как там далеко внизу. — Она передернулась, и я вдруг ощутила, как ее маленькое хрупкое тело прижало меня к перилам. На минуту меня охватил ужас при мысли, что она захочет столкнуть меня вниз.
Потом она выпалила:
— Ты ведь не веришь, что он покончил с собой? Ведь не веришь!
Я, освободившись, отпрянула от парапета, пошла к двери и с облегчением вступила в коридор.
Она пошла впереди и очень скоро привела меня в южное крыло.
Теперь она опять выглядела старушкой, и мне показалось, что перемена в ней произошла именно в тот момент, когда она перешла из восточного крыла в южное.
Несмотря на мои протесты, она проводила меня до моих комнат, хотя я и говорила ей, что теперь уже знаю дорогу.
На пороге моей комнаты я поблагодарила ее и сказала, что с большим удовольствием посмотрела ее гобелены. Лицо ее засветилось от радости. Потом она приложила палец к губам:
— Мы должны узнать, — сказала она. — Не забывай. Мне еще чадо доделать картину.
Потом она заговорщически улыбнулась и тихо удалилась.
Через несколько дней я приняла решение.
Я все еще занимала Те комнаты, где раньше жили мы с Габриелом, и мне не было здесь покоя. Я плохо спала — а ведь раньше со мной такого никогда не бывало. Я, правда, ложилась в постель, но через несколько минут в испуге просыпалась — мне казалось, что кто-то зовет меня. Несколько раз я думала, что это на самом деле так и есть, и вставала с постели, чтобы посмотреть, кто там за дверью. Но потом убедилась, что это было что-то вроде навязчивого кошмара. Я пыталась задремать и вскакивала вновь; и так продолжалось до раннего утра. Тогда уже совершенно измученная, я наконец-то засыпала.
