Александр Дюма - Сальватор
— Одного взгляда на него довольно чтобы понять: этот человек исповедует опаснейшие политические взгляды.
— Да, он вольтерьянец.
— Вольтерьянец все равно что безбожник.
— Он был жирондистом.
— А жирондист то же, что цареубийца.
— Ясно одно: он не любит священников.
— Кто не любит священников — не любит Бога, а кто не любит Бога — не любит короля, потому что король получает власть по божественному праву.
— Значит, это точно плохой человек.
— Плохой? — переспросил аббат. — Да это революционер!
— Кровопийца! — поддержал художник. — И мечтает он об одном: разрушить общественный порядок.
— Я так и думал, — сказал г-н Рапт. — Он выглядит слишком невозмутимым — это жестокий человек!.. Я очень вам благодарен, господа, что вы дали мне знать о таком человеке.
— Не за что, господин граф, — сказал Ксавье, — мы всего лишь исполнили свой долг.
— Долг каждого честного гражданина, — прибавил Сюльпис.
— Если бы вы могли, господа, представить письменные и неоспоримые доказательства вреда, причиненного этим человеком, можно было бы, вероятно, заставить его исчезнуть, отделаться от него тем или иным способом. Вы можете мне дать такие доказательства?
— Нет ничего проще, — ответил со змеиной улыбкой аббат, — к счастью, все доказательства у нас в руках.
— Все! — подтвердил художник.
Аббат вынул из кармана, как сделал перед тем фармацевт, сложенный вчетверо листок, и подал его г-ну Рапту со словами:
— Вот петиция, подписанная двенадцатью самыми известными врачами квартала, доказывающая, что этот отравитель торгует лекарствами, приготовленными не по правилам. Некоторые из его лекарств несомненно послужили причиной смерти.
— Дьявольщина! Это уже серьезно! — заметил г-н Рапт. — Дайте мне эту петицию, господа, и поверьте, что я сумею найти ей применение.
— Самое меньшее, что можно требовать для такого человека, господин граф, — это камера если не в Рошфоре и Бресте, то хотя бы в Бисетре.
— Ах, господин аббат! Вы подаете высокий пример христианского милосердия! — воскликнул граф Рапт. — Вы хотите раскаяния, а не смерти грешника.
— Господин граф! — с поклоном отвечал аббат. — Уже давно я, опираясь на сведения, добытые с огромным трудом, составил вашу биографию. Я ждал лишь такой встречи как сегодня, чтобы опубликовать ее. Я объявлю ее в следующем номере «Горностая». И прибавлю еще одну черту: любовь к человечеству.
— Господин граф! — прибавил Ксавье. — Я никогда не забуду этот визит и когда буду писать Праведника, прошу у вас позволения вспомнить ваше благородное лицо.
Во время этого диалога полковник, которого аббат не напрасно назвал военачальником, маневрировал, как опытный стратег, и постепенно оттеснил братьев к двери.
Аббат решился наконец взяться за ручку: не то понял маневр, не то ему нечего было просить.
В эту минуту дверь распахнулась, но не по милости аббата, а под внешним давлением, и старая маркиза де Латурнель (ее, надеюсь, не забыли наши читатели, ведь она была связана с графом Раптом не простыми родственными узами) устремилась, запыхавшись, в кабинет.
— Слава Богу! — пробормотал г-н Рапт, полагая, что наконец-то вырвался из когтей двух братьев.
XXXV
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОТКРЫТО ГОВОРИТСЯ, ЧТО БЫЛО ПРИЧИНОЙ РАССТРОЙСТВА ГОСПОЖИ ДЕ ЛАТУРНЕЛЬ
— На помощь! Умираю! — слабо вскрикнула маркиза и, закатив глаза, упала на руки аббату Букмону.
— Ах ты, Господи! Госпожа маркиза! — воскликнул тот. — Что произошло?
— Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой? — спросил граф Рапт, бросившись было на помощь г-же де Латурнель, но замер, видя, что она в руках друга.
Ничто на свете не могло испугать его больше, чем то, что он увидел: маркиза де Латурнель — приятельница такого злобного человека, как аббат.
Он знал, какой легкомысленной бывала маркиза; случалось, ночью он внезапно просыпался, и его бросало в жар при мысли, что его тайны находились в руках женщины, которая любила его от всего сердца, но могла в один прекрасный день, подобно лафонтеновскому медведю, сгоняющему муху, швырнуть графу в голову одну их этих тайн и уничтожить его.
Кроме того, он хорошо знал маркизу: если маркиза была другом двух братьев, она станет поддерживать не его, а церковников.
Его еще больше ошеломило, когда в ответ на вырвавшиеся у него слова «Как?! Вы знакомы с госпожой маркизой?» аббат Букмон сказал, пародируя слова графа о г-не де Сент-Эреме:
— Я был бы недостоин жить, если бы не знал одну из самых благочестивых дам Парижа!
Граф увидел, что необходимо примириться с этим знакомством, и подошел к маркизе, по привычке изображавшей в шестьдесят лет один из обмороков, так шедших ей в двадцатилетнем возрасте.
— Что с вами, сударыня? — спросил он в свою очередь. — Умоляю: не оставляйте нас в неизвестности.
— Да я просто умираю! — не открывая глаз, отозвалась маркиза.
Такой ответ ничего не значил.
Однако граф Рапт увидел, что все не так страшно, как ему показалось вначале, и сказал секретарю:
— Надо бы позвать врача, Бордье.
— Не надо! — возразила маркиза, открывая глаза и испуганно озираясь.
Она увидела аббата.
— А, это вы, господин аббат, — нежнейшим голоском пролепетала старая святоша.
Ее тон заставил графа Рапта вздрогнуть.
— Да, госпожа маркиза, это я, — отозвался довольный аббат. — Имею честь представить вам своего брата, господина Ксавье Букмона.
— Большой художник! — как нельзя ласковее улыбнулась маркиза. — Я от всего сердца рекомендую его нашему будущему депутату.
— Это ни к чему, сударыня, — возразил г-н Рапт. — Господа, слава Богу, умеют отрекомендоваться сами.
Братья опустили глаза и смиренно поклонились; они сделали это совершенно одинаково, словно приведенные в действие одной пружиной.
— Так что же с вами случилось, маркиза? — вполголоса спросил г-н Рапт, словно намекая двум посетителям, что, оставаясь дольше, они проявляют нескромность.
Аббат понял его намерение и сделал вид, что уходит.
— Брат мой! — сказал он. — Я начинаю замечать, что мы злоупотребляем временем господина графа.
Однако маркиза удержала его за полу редингота.
— Нисколько, господин аббат! — возразила она. — Причина моего страдания ни для кого не секрет. Кстати, поскольку вы некоторым образом причастны к тому, что со мной происходит, я рада встретить вас здесь.
Будущий депутат помрачнел, зато аббат просиял от радости.
