Мэгги Дэвис - Аметистовый венец
Второй мужчина был явно обеспокоен.
Солнце высвечивало сверкающие кольчуги рыцарей и покачивающиеся в неподвижном воздухе пики с белыми флажками.
– Они говорят, что, раз уж мы потеряли его во время грозы, когда он бежал, мы же должны отыскать его снова.
Другой возмущенно прокаркал:
– Должны отыскать его снова? Только потому, что они не смогли его удержать? Послушай, у нас с тобой есть куда более важные дела, чем таскаться за каким-то певцом по лесам. – Он изо всех сил ткнул локтем в бок своего спутника. – Иди, скажи им, что ты можешь говорить на их языке. Если они хотят получить его опять, пусть платят по новой.
Рыцарь в остроконечном шлеме с белыми перьями выслушал их в полном молчании. Затем тронул своего большого коня. За ним последовали его спутники, все в красивых стальных кольчугах и остроконечных шлемах, с надетыми на доспехи простыми белыми туниками.
Второй мужчина хотел было что-то сказать, но могучий предводитель рыцарей поднял свой бронированный кулак.
– Шакалы, – презрительно обронил он на гортанном французском языке.
Сунув руку за пазуху, он вытащил кожаный мешочек с монетами. Долго он смотрел на него своими бледно-голубыми глазами и наконец бросил мешочек к их ногам.
– Найдите его, – сказал он.
Как по безмолвному сигналу, рыцари за его спиной развернулись и поскакали прочь.
Первый мужчина, нагнувшись, подобрал мешочек, открыл его и высыпал монеты на ладонь.
– Достаточно? – спросил его напарник.
– Больше чем достаточно, – последовал ответ. Повернувшись, он проследил взглядом за удаляющимися рыцарями. – Если бы денег было мало, я послал бы куда подальше этих молчунов. Уж больно они задаются.
Его напарник упер руки в бока.
– Ну что ж, – вздохнул он. – Дело сделано. С чего начнем?
Возносит счастье и свергает счастье
Счастливых, а равно и несчастливых,
И рока не откроет нам никто.
Софокл. «Антигона»[4]
9
В большом зале было холодно. В камине не зажигали огня, но под столом была установлена жаровня с углями, чтобы сидевшие за ним люди: Констанс, брат Эланд, бейлиф и управляющий поместьем Баксборо, бывший рыцарь, лишившийся одной руки во время крестового похода, – могли хоть чуточку согреться. Многие из собравшихся на заседание суда даже не потрудились снять свою верхнюю одежду и так и стояли в тяжелых мехах и овечьих тулупах.
За окнами было сумрачно. Зал освещался охапками дымящего и не слишком-то приятно попахивающего камыша. Все время приходили какие-то люди, что-то шептали на ухо своим родственникам и уходили. Расслышать и без того, кстати сказать, достаточно путанные свидетельские показания в таком шуме было трудно. Большинство свидетелей говорили на местном диалекте, который достаточно хорошо понимали лишь Констанс и брат Эланд. Кое-кто – надсмотрщики и вассалы-рыцари – общались на французском языке. Отец Бертран делал для себя кое-какие заметки на церковном латинском языке. Им надо бы всем говорить по-валлийски, невольно подумала Констанс. К счастью, Баксборо находится слишком далеко на востоке.
Констанс подвинулась поближе к жаровне и запахнула свой меховой плащ на коленях. Для долгого судебного заседания она надела шерстяную тунику, несколько пар нижнего белья, свободный жакет из кроличьего меха и такую же теплую меховую шапочку. Судя по одежде то и дело входящих людей, на улице все еще валил густой снег. В глубине зала кто-то надрывно кашлял, напоминая всем, что до весны им еще придется переболеть разными простудными болезнями.
Слушалось прошение разрешить брак между дочерью кузнеца из деревни Неверсби, входящей во владения Констанс, и молодым егерем из охотничьих угодий рептонского шерифа. Дородный староста Неверсби долго и нудно говорил о том, что англичане не одобряют разделения на классы, которое принесли с собой нормандцы.
Констанс потирала замерзшие пальцы, жалея, что не надела рукавиц. Брат Эланд, когда не писал, зажимал руки между коленями, пытаясь согреть их.
Констанс внимательно рассматривала хорошенькую девушку со свежей гладкой кожей и темно-каштановыми волосами. Одета девушка была в плащ на кроличьем меху, с откинутым назад капюшоном. В открытый ворот можно было видеть домотканое платье и передник. Молодой егерь, рожденный, по словам бейлифа, нормандским крепостным, был привезен Констанс из Нормандии, чтобы охранять охотничьи угодья шерифа. Он был высоким, широкоплечим, красивым парнем с шапкой кудрявых черных волос. И угораздило же его посвататься к дочери свободного человека из чужих владений. «Любопытно, как они повстречались», – подумала Констанс.
Бейлиф как раз говорил, что рептонский шериф так и не дал своему егерю разрешения жениться на девушке из чужих владений.
Пока говорил бейлиф, охотник метнул быстрый взгляд на дочь кузнеца.
«Она в тягости, – промелькнуло в уме у Констанс. – И он, естественно, беспокоится за нее».
Пресвятая Мария, повод для беспокойства, что и говорить, достаточно веский.
Судя по заслушанным показаниям, не было никакой возможности соединить в браке дочь кузнеца с пригожим егерем. Даже будь у нее такое желание, она не могла бы выкупить его.
В ходе заседания уже упоминалось, что, если шериф все же разрешит им жениться и дочь кузнеца сможет покинуть Неверсби, выйдя замуж за виллана, тогда и она сама тоже будет принадлежать шерифу.
Присутствующие подняли негодующий шум. Позволить дочери кузнеца потерять свободу? Да никогда. Судя по толчее, в зале присутствовали все жители деревни, и все они были полны решимости не допустить ничего подобного.
Уже одно то плохо, что жительница их деревни перейдет жить в Ледборо, во владения другого господина, но еще хуже, что при этом она станет нормандской крепостной. Все они с негодованием отвергали нормандский закон, который не позволял вилланам не только владеть каким-либо имуществом, но даже распоряжаться собственными детьми. В глазах сельчан положение вилланов почти не отличалось от рабства. Англичане ненавидели нормандские законы.
Управляющий Банастр наклонился к Констанс и сказал, прикрываясь ладонью:
– Мы не можем взять к себе этого парня, миледи. Наверное, ему придется жениться на той девушке, которую подберет ему шериф.
Констанс опустила глаза на столешницу, размышляя о дочери кузнеца и о том, в самом ли деле она в тягости. Невольно она задумалась о своем собственном положении.
В ноябре у нее не было месячных, шел уже декабрь, а задержка продолжалась. По утрам, когда служанки еще не просыпались, в полном отчаянии Констанс раздевалась и, невзирая на прохладу, начинала обследовать свое тело.
