Елена Арсеньева - Страсть Северной Мессалины
Кривобокая особа, кривя маленький рот (наверное, чтобы ни одной линии в ее теле не осталось гармоничной), принялась браниться, как солдат, так что через минуту общения с ней принц Голштинский горько пожалел, что ввязался в это дело. Однако именно солдатские манеры дамы и навели его на некую мысль – и побудили прибегнуть к доводу самому решительному.
– Арест государыни необходимо отменить, ваше величество, – выпалил он. – Осмелюсь предположить, это может вызвать недовольство в войсках!
Принц Георг знал, что говорил. Григорий Орлов, любовник императрицы, его братья, прочие измайловцы… Екатерину любила гвардия, как некогда любила императрицу Елизавету Петровну. Красивая женщина, сияющие глаза, стройный стан, снисходительные манеры, да еще и романтические отношения с одним из них – конечно, они готовы реветь от восторга: «Матушка! Государыня!» А император в войсках непопулярен. Замена лейб-гвардии голштинскими полками, смещение старых, любимых и назначение новых, непопулярных командиров, введение прусской формы, да и вообще поворот от войны с Пруссией к миру с ней, подготовка войны против Дании – много чего он успел напортачить! Ну а с тех пор, как пошли разговоры о том, что в церквах-де надобно все иконы пожечь, оставить только Спасителя и Богородицу, попам брады сбрить и надеть люторское[10] короткополое платье, русские солдаты и вовсе насторожились против государя. Опасно сейчас подносить спичку к этому вороху просмоленной соломы…
Да, принц Георг знал, что говорил!
Скрипка наконец-то перестала пиликать. Император оглянулся через плечо на свою даму, на минуту сделавшись столь же кривобоким, как она. Надувшись, дама передернула костлявыми плечами и поджала губы.
Император с тяжким, обреченным вздохом повернулся и угрюмо взглянул на дядю.
– Ладно, ваша взяла, – сердито сказал он и тут же заорал во все горло, словно фельдфебель на просторном плацу: – Барятинский! Отставить!
Барятинский, который все еще топтался в прихожей, надеясь на чудо, ворвался с радостным, оживленным лицом.
– Отбой тревоги, – недовольно сказал император. – К жене моей не ходи. Так и быть! – И вдруг снова заорал: – А поди ты к камергеру Строганову да посади его под домашний арест! За что, спросит, так ты скажи: сам знаешь, за что! Ну, чего стоишь? Кру-гом! Ша-гом а-арш!
Барятинского словно ветром вынесло из комнаты. Итак, несчастному Строганову предстояло поплатиться за сочувствие к императрице. Хоть кто-то, по мысли Петра, должен быть сегодня наказан!
«Ладно хоть не Екатерина», – подумал принц Голштинский и счел за благо больше не вмешиваться.
Император снова принялся терзать скрипочку. Дама, сохраняя недовольное выражение лица (арест Строганова, судя по всему, был слишком малой жертвой ее тщеславию!), плюхнулась на канапе и резко задрала ноги на крохотный позолоченный столик. Юбки сбились, и принц Георг мысленно ахнул: ее ноги и впрямь были обуты в высокие гвардейские сапоги!
Правда, без шпор.
* * *– Вы любите собак, миледи?
Даша обернулась.
Голос незнакомый, выговор чужой, а это лицо – длинное, с длинным носом (немножко лошадиное, вот смешно!), бледное и голубоглазое – она уже где-то видела. Но не вспомнить. Ну, немудрено, сейчас столько лиц вокруг мелькает, не то что в былые времена, когда она сиднем сидела в дедовском доме – годами, почти не видя чужих людей. Еще не отучилась дичиться, хотя при дворе ее знай осмеивают все кому не лень, кроме Шкуриной, задушевной подруги. Ну и еще один человек не насмехается. А впрочем, он вообще на Дашу не глядит, он ее не замечает…
А этот, голубоглазый с длинным носом, и замечает, и глядит, и даже улыбается. Снял треуголку с соломенных, чуть тронутых не то сединой, не то пудрою волос, поклонился.
И тут Даша его вспомнила! В тот памятный день, когда они с теткой явились ко двору просить протекции для Даши, эти глаза были чуть ли не единственными, смотревшими на Дашу сочувственно. Она-то думала, весь тот день, все лица слились в ее памяти в единое, неразличимое пятно, – ан нет!
И сейчас – то же дружеское выражение, которое она запомнила. Боже мой, как давно никто не смотрел на Дашу так приветливо, так располагающе к откровенности и к доверию! Даша так обрадовалась, что ляпнула не подумав:
– Люблю ли я собак? Терпеть не могу!
Голубые глаза омрачились:
– О, сколь прискорбно мне это слышать! Собаки – наши самые верные друзья, гораздо вернее людей.
– Эти-то? – пренебрежительно потянула Даша за сворку. – Да какие ж они друзья? Это игрушки.
– В самом деле? – улыбнулся незнакомец. – Для чего же вы в них играете, коли они вам никакого удовольствия не доставляют?
– Да ведь игрушки это не мои, – усмехнулась Даша. – Что мне приказали, то я и делаю. Я вас видела прежде, вы, наверное, при дворе завсегдатай и не можете не знать, что это собаки государыни.
– Сказать правду, я бываю лишь на светских раутах да на балах, а в подробности частной жизни ее величества не слишком посвящен, – сказал смущенно незнакомец. – Позвольте отрекомендоваться: лорд Фицгерберт. – И он отвесил поклон, почтительностью которого осталась бы довольна даже императрица.
– Мое имя княжна Дарья Щербатова, я фрейлина императрицы, – сказала девушка, отвечая реверансом, которым остался бы доволен император. Правда, болонка и шпиц из сворки вздумали в это время рвануться в сторону, отчего несколько испортили безупречность Дашиного реверанса, так что император, пожалуй, все же остался бы недоволен. Но никакого императора поблизости не имелось, так что Даша не слишком волновалась. К тому же лорд Фицгерберт, чудилось, никакой оплошности не заметил и смотрел на Дашу с прежним восхищением. – Так вы англичанин… Вообразите, сударь, вот эти левретки – тоже в некотором роде англичанки.
– Их привезли из Англии? – улыбнулся Фицгерберт.
– Не их самих, но их предка. Звали его Сэр Томас Андерсон. Его подарил государыне какой-то доктор… забыла фамилию… ну, словом, он оспу лечить начал.
– О, – с уважением сказал Фицгерберт, – это мистер Томас Димсдейл[11]. Я много слышал о нем, однако не знал, что он положил начало не только оспопрививанию в России, но и разведению левреток!
– О да, – уныло сказала Даша. – И теперь этих левреток, которые народились от Сэра Томаса Андерсона и его жен, Княгини Андерсон и Мими Андерсон, – огромное количество. В какой русский дом познатней ни заглянете – к Нарышкиным ли, Орловым, Волконским, да к кому угодно! – везде семейство Андерсон проживает. Ну и во дворце шагу от них не ступить. Их целая дюжина. Я сейчас выгуливаю трех, да еще четыре фрейлины тем же заняты. Эти собачки покою нам не дают! Государыня их обожает. Вы не поверите, ее величество позволяет им спать в ногах своей кровати – на маленьких тюфячках под атласными покрывальцами. Идет ли она в столовую, за ней непременно бежит какая-нибудь шавка…
