Джулия Куинн - Лондонские тайны
Она смерила его тяжелым взглядом. Он ласково улыбнулся ей в ответ.
– Зачем вы здесь? – спросила она.
Он указал на лошадь.
– Для верховой прогулки.
– Нет, зачем вы здесь? – прорычала она. – Сидите рядом со мной. На этой скамейке.
Он секунду подумал.
– Вы меня раздражаете.
Она поджала губы.
– Ну, что ж, – несколько отрывисто произнесла она. – Думаю, это справедливо.
Фраза, несмотря на тон, звучала, как честное признание его правоты. В конце концов, всего несколько минут назад она сама сказала, что он ее раздражает.
И тут вернулась ее горничная. Гарри услышал ее раньше, чем увидел. Она сердито топтала мокрую траву и ворчала с явными интонациями кокни.
– И чего это она себе думает, что я должна учить ее французский? Она в Англии или где? Ой! – Она остановилась, с некоторым удивлением глядя на сэра Гарри. Потом продолжила, причем и ее тон и говор стали гораздо благозвучнее: – Извините миледи. Я не знала, что вы не одна.
– Он уже уходит, – объявила леди Оливия неожиданно сладко и беззаботно. Она обернулась к Гарри, улыбаясь так безоблачно, так ослепительно, что он, наконец, понял, откуда взялись все те разбитые сердца, о которых он постоянно слышал.
– Сердечно благодарю вас за компанию, сэр Гарри, – проворковала она.
Он затаил дыхание и подумал, что она необыкновенно талантливая лгунья. Если бы он не провел последние десять минут с этой леди, которую про себя окрестил «кислой девицей», он мог бы сам влюбиться в нее.
– Как вы верно заметили, леди Оливия, – тихо сказал он. – Я уже ухожу.
И он ушел, твердо решив никогда больше с ней не встречаться.
Во всяком случае, добровольно.
***
Решительно отринув мысли о леди Оливии, Гарри вернулся к работе и уже после полудня совершенно утонул в море русских идиом.
Kogda rak na gore svistnet = когда рак на горе свистнет = когда свиньи полетят(1).
Sdelat’ iz muhi slona = сделать из мухи слона = сделать гору из кротовой норки(2).
S doxlogo kozla I shersti klok = с дохлого козла, и шерсти клок =…
Равно…
Равно…
Он крутил это выражение и так и этак, монотонно постукивая карандашом по промокашке, и как раз собирался сдаться и двигаться дальше, как вдруг услышал стук в дверь.
– Войдите. – Он даже не поднял глаз. Ему давно уже не удавалось сосредотачиваться на работе в течение целого абзаца, он не хотел снова выбиваться из ритма.
– Гарри.
Карандаш замер. Гарри ожидал, что войдет дворецкий с дневной почтой, но голос принадлежал его младшему брату.
– Эдвард, – сказал он, хорошенько запомнил, где остановился, и поднял глаза. – Какой приятный сюрприз.
– Тебе пришло вот это, – Эдвард пересек комнату и положил на стол письмо. – Его принес курьер.
Отправитель не был указан, но Гарри узнал конверт. Послание пришло из военного министерства и, скорее всего, там содержалось нечто важное. Они редко посылали корреспонденцию прямо домой. Гарри отложил письмо в сторону, намереваясь прочесть его, как только останется один. Эдвард знал, что брат занимается переводами, но не знал для кого. И пока Гарри не видел никаких причин доверять ему подобную информацию.
Послание могло и подождать несколько минут. Прямо сейчас Гарри было любопытно, зачем брат пришел к нему в кабинет. В привычки Эдварда не входила доставка корреспонденции. Даже если письмо вручили бы ему лично, он, скорее всего, бросил бы его на поднос с остальной почтой, и пусть им занимается дворецкий.
Эдвард общался с Гарри только, если его заставляли обстоятельства. И обстоятельства эти были, как правило, финансового характера.
– Как дела, Эдвард?
Эдвард пожал плечами. Он выглядел усталым, глаза его покраснели и опухли. Гарри подумал о том, как же поздно брат вернулся вчера ночью.
– Сегодня вечером к нам на ужин придет Себастьян, – заметил Гарри. Эдвард редко ел дома, но Гарри подумал, что если придет Себ, брат, возможно, останется.
– У меня свои планы, – сказал Эдвард. – Но потом добавил: – Но я, пожалуй, смогу их изменить.
– Я был бы тебе благодарен.
Эдвард стоял в центре кабинета, воплощение мрачного, угрюмого юнца. Ему было уже двадцать два года, и Гарри предполагал, что он считает себя мужчиной, но держался он как желторотый птенец, и глаза у него были еще совсем молодые.
Молодые, но без юношеской живости. Гарри поразился, каким изможденным выглядит его брат. Эдвард слишком много пьет и, похоже, спит слишком мало. И все же он ведет себя не так, как их отец. Гарри никак не мог уловить, в чем разница, разве что в том, что сэр Лайонел, напившись, всегда был в приподнятом настроении.
Кроме тех случаев, когда начинал извиняться. Но обычно он забывал об этом на следующий же день.
Эдвард был другим. Возлияния не улучшали его настроения. Гарри не мог представить себе брата стоящим на кресле и разливающимся в сентиментальной речи в честь «блештящего шобрания». Эдвард, в тех редких случаях, когда они встречались за столом, не пытался быть обаятельным и вежливым. Наоборот, он хранил ледяное молчание и отвечал только на вопросы, обращенные прямо к нему, да и то односложно.
Гарри больно было сознавать, что он совсем не знает своего брата, понятия не имеет, о чем тот думает, чем интересуется. Все время, пока формировался характер Эдварда, он провел на континенте, сражаясь бок о бок с Себом в 18–ом гусарском полку. По возвращении он пытался наладить отношения с братом, но Эдвард не хотел иметь с ним ничего общего. Он жил у Гарри в доме только потому, что не имел средств на собственное жилье. Эдвард был классическим младшим братом – ни наследства, ни заметных способностей. Он поднял на смех предложение Гарри тоже пойти на военную службу и обвинил брата в желании от него отделаться.
Предлагать карьеру священника Гарри даже и не пытался. Во–первых, он с трудом мог представить себе Эдварда, ведущим кого бы то ни было к духовному просветлению, а во–вторых, Гарри на самом деле вовсе не хотел отделаться от брата.
– На этой неделе я получил письмо от Анны, – заметил Гарри.
Их сестра, в возрасте семнадцати лет вышла замуж за Уильяма Форбиша и с тех пор не возвращалась домой, а в конце концов обосновалась в Корнуолле. Она ежемесячно писала Гарри, рассказывая о своем выводке. Гарри отвечал ей на русском, и как–то раз объяснил, что если она не будет использовать язык, то совершенно его забудет.
Анна ответила, вырезав это его предостережение, наклеив на чистый лист бумаги и подписав внизу по–английски: «Этого я и добиваюсь, братишка».
Гарри посмеялся, но не прекратил писать ей письма по–русски. И, по всей видимости, она давала–таки себе труд читать и переводить их, поскольку в ее письмах часто содержались уточняющие вопросы.
