Мэри Кайе - В тени луны. Том 2
Дело близилось к полуночи, когда неплохой баритон мистера Хуана-Деванта принялся выводить знакомую балладу:
Поверь мне, все это юное очарование,
На которое сегодня я так нежно озираю,
Изменится с завтрашним днем и выскользнет
Из моих рук…
Музыка и воспоминания больно поразили Алекса, и в нем как будто что-то сломалось, будто лопнула слишком туго натянутая нить. Он поставил свой стакан, прошел через комнату, и спокойно увел синьориту Аврору Резину из окружения комиссара. У него был некоторый опыт в общении с такими женщинами, и он выпил достаточно много, чтобы пренебречь враждебностью комиссара. Все вдруг потеряло для него значение. И кроме того, там была Винтер, которую нельзя заставлять терпеть оскорбительное поведение ее мужа. Но он не хотел думать о Винтер…
Алекс мог быть обаятельным, когда хотел, но сейчас он этого хотел. Он не обращал внимания на кипящего от возмущения своего начальника, враждебность полковника Маулсена и огорчение на лице Винтер и увел актрису с собой — видимо, чтобы показать ей сад при лунном свете. Они не возвратились, хотя большинство гостей, несмотря на длинный и утомительный день, проведенный на свежем воздухе, остались до двух часов ночи, а кто и дольше.
Комиссар грубо высказался в адрес капитана Рэнделла, когда гости разъехались, и закончил свою речь замечанием, что Лу Коттар была права на счет этого малого, черт возьми, — он действительно темная лошадка, а для женщин такие хуже всего: уж такой женщине, как Лу, можно поверить! Лу всегда говорила, что Рэнделл еще себя покажет, а сегодня он отхватил себе порядочную киску, чтобы согреться ночью. Только ему, Конвею Бартону, досталась эта холодная рыба, будь она проклята.
Комиссар вернулся в опустевшую гостиную, чтобы выпить еще бренди, а Винтер ушла в свою комнату и долго сидела на краю кровати, невидящим взглядом уставившись перед собой и думая об Алексе. Алекс с его сильными, нервными пальцами, гладящий волосы другой женщины, и его темноволосая голова, лежащая на пышной напудренной груди или зарывшаяся в подозрительно ярких золотых локонах…
Только под утро она плакала о мертвой птице. Нет, конечно, не о мертвой птице. Она плакала из-за того, что было разрушено что-то прекрасное. Прекрасный день или сильная, красивая птица? Или из-за своих иллюзий и того, что с ним стало? Она не знала. Но сейчас она не плакала, потому что представила, что Алекс мог быть, как Карлион и полковник Маулсен, и Эдмунд Рэтли, который поцеловал ее так давно, и как… как Конвей.
«Я должна уехать, — думала Винтер, как уже думала, впервые открыв, что любит Алекса. — Я вернусь домой в Гулаб-Махал. Если только удастся вернуться туда, я снова буду в безопасности — в безопасности от чего бы то ни было!» И как часто думала она о розовых стенах и блестящих цветах и птицах с яркими разноцветным оперением, которые были настолько ручными, что позволяли ей гладить себя, и о старой Азизе Бегам с ее уютными коленями и руками, пахнущими сандаловым деревом, на которых она сидела в теплых, звездных сумерках, слушая истории о богах и героях.
«Я вернусь, — подумала Винтер, сухими глазами вглядываясь в темные углы комнаты. — Если я смогу вернуться к началу — началу всего, что я помню, и смогу заново начать новую жизнь. Если только я смогу вернуться, я все начну сначала…»
Наконец она заснула, не раздеваясь, и в тот день она не поехала на верховую прогулку ни утром, ни вечером, потому что боялась увидеть Алекса.
Она не видела его довольно долго. Алекс тщательно об этом заботился. Ночь, которую он провел в объятиях Авроры, ничего не принесла и не решила его проблем. Она даже не заставила его забыть ощущения тонкого тела Винтер в его руках. В холодном сером свете раннего утра златоволосая Аврора оказалась неряшливой и вульгарной — губная помада, которой она красила свои надутые губы, пачкалась и была безобразна, а черная краска с ресниц измазала ей щеки. От нее пахло потом и рисовой пудрой, но над всем этим преобладал запах пачули, и Алекс смотрел на нее с нетерпением и жалостью и некоторым отвращением и думал о Винтер, оплакивающей на его плече смерть дикой птицы. Он обнаружил, что его злость не испарилась с наступлением утра, но все еще тяжелым камнем лежала на сердце.
Собственные запутанные эмоции раздражали его, он разбудил женщину и в свете восходящего солнца отвез ее к тому бунгало, где расположилась театральная труппа и откуда она вместе со остальными ее членами уехала утром в Дели; Алекс послал с ними несколько слов мистеру Симону Фрейзеру и подыскал им неприметную личность, которая должна была присоединиться к скромной свите их слуг — предыдущий слуга, чье место он занял, внезапно заболел и был не в состоянии продолжать путь.
«Может быть, мне в каждой тени чудится угроза? — подумал Алекс. — Этот человек умеет петь. Но это могут делать многие русские. Театральные труппы редко добираются дальше Калькутты или Мадраса, а эти люди были в Лакноу. Ну, ладно, по крайней мере, теперь мы будем знать, с кем он встретится на дороге и о чем будет говорить, и Фрейзер сможет разобраться с ним в Дели».
Алекс больше не приходил ужинать в резиденцию и не ездил на конные прогулки с Винтер. Иногда он на несколько дней пропадал из своего бунгало, потому что все больше свободного времени проводил в деревнях, собирая информацию между своими служебными обязанностями и делая все, что в его власти, чтобы успокоить тревогу, которую чувствовал за каждым вопросом и осторожным приветствием.
Крестьяне передавали ему слухи — такие же истории, как та про перемолотые кости, которые якобы перемешаны с правительственной мукой, — а он опровергал их, объясняя и успокаивая, и слушатели соглашались с ним. Да, да, он был прав. Его честь, господин был прав. Это просто сказка, неправда. Сказка, которую распространяют злые люди, чтобы напугать простаков… Но он знал, что они не ели муку и она лежала и гнила на запечатанных правительственных складах и фурах.
Он не мог достучаться до них. Они мыслили не по западному образцу. Они повиновались приказу, если он подкреплялся силой, но это не означало, что он был для них приемлем сам по себе. Они уважали Алекса, и многим из них он нравился, но он был ферингхи — чужеземец. Между ними лежала непреодолимая пропасть, и они беспомощно смотрели друг на друга с обеих сторон, глядя на одни и те же вещи в совершенно разном свете и взвешивая их по разным стандартам, так что казались столь же непохожи друг на друга, как река и камень. «Есть ли где-нибудь точка соприкосновения? — думал Алекс. — Есть ли где-нибудь нейтральная земля?» Но рядом с ним был Нияз, который был таким же его другом, как и Уильям. Как можно было объяснить эту крепкую дружбу с человеком его возраста, который отвернулся от своей нации, чтобы служить инородцу?
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28259/28259.jpg)
![Жюль Верн - Миссис Брэникен [Миссис Бреникен]](/uploads/posts/books/28288/28288.jpg)