Ирина Мельникова - Фамильный оберег. Закат цвета фламинго
Мужики заворчали, насупились, но блазнить перестали. А воевода ласково взял князя под локоть.
– Миронушка, не слушай голытьбу. Им бы поскорее в кабак да копейку последнюю целовальнику спустить. Смотри лучше. Дюжина дощаников уже готова, пять на подходе. За неделю, если дожди не зарядят, еще три сварганим. На большее дерева не хватит. Запас, что с осени заготовили, какой-то варнак поджег шесть ден назад, – он кивнул на кучу горелого хлама. – Стрелец, что в карауле стоял, в тюремной яме бедует, да что толку? На нашем берегу менда [29] голимый да шарага, что на дрова едва годится. Извели лес на постройку острога да домовья всякого. Строевая сосна на той стороне реки растет. Пока лед не сойдет, нам туда хода нет. Да и то пождать придется. Того гляди новый месяц проклюнется. А на него лес рубить нельзя – порвет бревна. Только на исходе ладно.
– Понятно, – нахмурился Мирон и кивнул: – Показывай, Иван Данилыч, что уже готово.
Мужики, ворча и оглядываясь, разбрелись по своим местам, и работа на плотбище вновь закипела. Никто не сидел без дела, только кривоногая собачонка с громким лаем носилась за стружкой, гонимой ветром по берегу.
Первым делом они обошли дощаники, которые стояли на стапелях-склизнях, готовые к спуску на воду. Закрепи парус на мачте и плыви хоть на юг, хоть на север. Вон даже кипа жердей навязана, что укладывают под груз. И пишка под днище подведена.
Дощаники – те самые суда, без которых покорить таежный бездорожный край практически невозможно. Служивый люд, промысловики, купцы поднимались на них по сибирским рекам и в большую воду, и в малую, передвигаясь на гребях (веслах) и шестах по течению и против него. Шли под парусом и тянули суда бечевой вдоль берега, преодолевая пороги и мели. Переносили от одной реки до другой на руках и тащили по волоку…
Мирон осмотрел плотбище с особым тщанием: везде заглянул, все проверил, забыв о нарядном платье. Красный обшлаг смолой запятнал – не заметил. Серебряной пуговицей за крюк зацепился. Повисла та на одной нитке, а хозяину хоть бы хны. И вопросы задавал мастерам-уставщикам дельные, непростые, отчего те не раз принимались чесать в затылке и отводить взгляд в сторону. Для них сладить лодку легче, чем объяснять, как все вершится. Чертежи и прочие премудрости судовые уставщики держали в голове, поэтому ночью разбуди, скажут, какой лес сгодится на обшив, какой на кокоры, на матицы, окантовку бортов, из какого резать греб [30] из чего ставить мачты… И чтоб лес тот добрым был, матерым, без ветрениц и трещин.
Порубень, матица, окат, потесь… Кокора, щегла, сопец, райна… Слова, что пришли в Сибирь с Русского Севера. Принесли их с собой поморы – отважные мореплаватели. Мирону не требовалось пояснять, что это такое. Он ощущал себя как рыба в воде. Правда, в Голландии строили другие суда: надежные торговые и военные корабли, поэтому Мирон поднабрался там других слов. Но в Сибири о Голландии слыхом не слыхивали. И потому корабельные слова здесь были свои, родные.
Петр Алексеевич долгое время изучал кораблестроение, навигацию, военное дело и другие науки. Мирон от него не отставал ни в учении, ни в ремесле. Вместе они работали плотниками на верфях Ост-Индской компании, строили корабль «Петр и Павел». Во время Великого посольства посетили в Англии литейный завод, арсенал, парламент, Оксфордский университет, Гринвичскую обсерваторию и Монетный двор, познакомились с его смотрителем, который назвался Исааком Ньютоном…
Мирон тяжело вздохнул, вспоминая те счастливые времена, когда все было легко, просто и понятно. Теперь же ему предстояло действовать в одиночку. И от того, насколько хорошо он станет во всем разбираться, зависит многое в его дальнейшей судьбе. Воевода должен понять, что не сопливый юнец нагрянул к нему с ревизией, а зрелый, умудренный жизнью государственный муж.
В воздухе остро пахло горячей смолой. Мужики работали быстро, сноровисто, словно и не жаловались только что на свою косорукость. Одни закрывали каркас будущего дощаника, крепили скобами и гвоздями доски обшивки. Другие конопатили щели, третьи обмакивали квачи в смолу и обрабатывали бока и дно судна. Два бородача плели из веревок корабельные снасти.
Громко трещал и разбрасывал искры костер, над которым висел котел со смолой. Рыжий паренек с деловым видом заглядывал в него, затем закричал: «Готово!» Два дюжих мужика в кожаных рукавицах сняли котел с огня и установили рядом с дощаником.
Ветер на берегу был во сто крат злее, чем наверху, в остроге. Там от его порывов спасали стены, здесь же он дул вдоль реки, как в трубу, свистел и проникал сквозь одежду до самых костей. Мирон замерз до стука зубов. Вдобавок потекло из носа.
Воевода, заметив покрасневший нос и слезившиеся глаза царева посланника, язвительно хмыкнул про себя, но вслух произнес ласково:
– Пойдем-ка в покои, Миронушка. Уж солнце на вторую запряжку повернуло, а во рту и маковой росинки небось не бывало. Козьма Демьяныч глаголил, что ты от побудья отказался, сюды, на плотбище-де спешил.
Мирон пожал плечами. Костомаров понимающе ухмыльнулся:
– Ниче, с голоду у нас не помрешь! Счас щец горячих похлебаешь, винцом нашенским разговеешься. А то схватишь лихоманку какую, и тебе – беда, и нам несдобровать.
– Козьма сказывал, послы кыргызского князька встретиться с вами желают. Я бы хотел присутствовать, – сказал Мирон, с трудом сдерживаясь, чтобы не шмыгнуть носом, и решив не поминать о встрече в аманатской избе.
– Подождут послы, – усмехнулся воевода, – я их больше ждал.
– Государь велел с инородцами обходиться без притеснения, – нахмурился Мирон, – чтобы не обидеть данников. А за ясак подарками надобно одаривать.
Воевода посмотрел на него нежно, как на малого дитятю:
– Государь того не ведает, что на нашу ласку они лаской не отвечают. Соберешь с трудами великими по зиме ясак, вроде все хорошо, все довольны, а на душе смурным-смурно. Доглядчики да нюхачи по всей ясачной волости службу несут, и все равно беды ждем откуда угодно: на юге алтысарцы кочуют, для них кровушку пролить, что воробью чирикнуть, за Алтайскими горами – джунгары. Робят и женок в полон берут, мужиков бьют, режут, увечат. Посевы топчут, избы жгут, скот угоняют. Вот и крутимся как белка в колесе. Кому-то угождаем, кого-то пугаем, с кем-то с золота пьем. Только их клятвам верить – до зимы не доживешь. Сегодня бег через собаку прошел, с золота пил, шерт [31] принял, а завтра его конники под острогом стоят. У них это ведь не от тесноты размещения идет. А от ордынского навыка к даровщине и степному разгуляю.
Воевода махнул рукой и что-то сердито пробормотал. Мирон не разобрал ни слова, потому что его внимание привлек неказистый человечишка в армяке и войлочном колпаке. Он почти скатился с откоса. И уже от подъемного моста принялся что-то кричать и размахивать руками.
