Ирина Мельникова - Фамильный оберег. Закат цвета фламинго
Козьма Демьяныч обиженно шмыгнул носом. А Мирон подумал, что среди наказов государя есть и этот, проверить, как в остроге справляются с судостроительством.
– Как спуститься к реке? – спросил он нетерпеливо. – Хочу сам посмотреть на этих мастеров.
Глава 8
К полудню ветер стих, полностью очистив небо, и солнце залило золотым светом и реку, и город, и прозрачные дали. Голубое небо потонуло в огромных лужах, прибрежные горы дыбились темной тайгой. Тут и там по скалистым увалам белели заплаты березняков, окутанных еле заметной зеленовато-желтой дымкой.
Женщины белили холсты. Сотканные по зиме длинные, до десяти аршинов холстяные полотнища – «стены» простирывали в золе и расстилали на ледяных глыбах, выдавленных на берег зимней водой, чтобы весеннее солнышко окончательно отбелило ткани. Ведь от белизны холста, от того, насколько он тонок и прочен, зависело, сносится ли лопот [27] до тряпочки или порвется в первое же лето.
Заложив руки за спину, воевода Иван Данилович Костомаров стоял возле настила для подъема лошадей и телег и с недовольным видом наблюдал, как, преодолев подвесной мост, спускались по камням на пристань два человека. Первым шел письменный голова в длиннополой шубе. Он то и дело останавливался, вытирал лицо лисьей шапкой и, обернувшись, что-то говорил высокому молодому человеку в непривычном для Сибири немецком платье. На крутом склоне Козьма взмахивал руками, как гусак. Его спутник сходил боком, осторожно переступая ногами в щегольских сапогах, то и дело цепляясь шпагой за камни. В руках он сжимал кыргызскую саблю.
«Ишь, вооружился!» – подумал воевода и злорадно ухмыльнулся, когда посланник Петра поскользнулся на мокрых валунах. Голова вовремя поддержал его под локоть. Молодой человек не упал, но, дернув плечом, от хватки Сытова освободился.
«Смотри-ка, ндравный!» – со злостью подумал воевода и с тоской кинул взгляд на реку.
И чего ей стоило вскрыться чуть раньше и задержать царева доглядчика? Глядишь, успел бы привести в порядок ясачные и таможенные книги. Дел-то осталось на неделю, а теперь вот придется выкручиваться, ловчить перед этим сопляком. Иван Данилович тоскливо вздохнул и насупился. Ничего, все сладится! Впервой, что ли? И страшнее видом надзорщиков вокруг пальца обводил. А с этим лындой справиться и того проще.
Успокоив себя подобным образом, воевода оглянулся и рявкнул на возившихся с каркасом для дощаника мужиков:
– Что пасти раззявили? А ну шевелись, пока батогом не отходил!
От окрика мужики шевелиться быстрее не стали, тем более воевода переключил внимание на подходивших письменного голову и его юного спутника. Красное толстощекое лицо Костомарова расплылось в приветливой улыбке.
– Боже святый! – раскинул он руки. – Кого я вижу! Мирон Федорович! А я все голову ломал, уж не Федора ли Капитоныча сынок? А счас гляжу, вылитый батюшка в молодости, ну прям один в один.
Мирон недовольно дернул плечом, но произнес любезно, слегка склонив голову:
– Здравия вам, воевода! Только имя батюшки сейчас под запретом. Разве вам неведомо, что он участвовал в заговоре Милославских против государя?
– Ведомо, ох, ведомо, – вздохнул воевода и все же обнял Мирона и троекратно расцеловал его в бритые щеки. – Хотели Софьюшку на царствие посадить. Мы здесь хоть и с медведями в соседях живем, и вести с опозданием получаем, но что в Расее-матушке творится, знаем. Охо-хо! – Он горестно покачал головой. – Слыхали, слыхали, как Петро Алексеич – всея России повелитель – боярам бороды резал да рвал. Новый календарь тож приняли, только писцы до сих пор путают. Давеча подали мне бумагу для Томского разряда на подпись, а там вместо тыща семьсот второго года от Рождества Христова все еще двести десятый значитс [28]
– Вижу, по старинке живете, – усмехнулся Мирон. – Бороды не бреете, европейское платье не в чести.
– Как же нам без бороды? – воскликнул воевода. – Зимой она рожу от мороза спасает, летом – от гнуса. Коль надолго к нам, то и вам бы бороду отпустить. А то с теплом мошка сожрет.
– Посмотрим, – уклончиво ответил Мирон и направился к мужикам, которые работать тут же прекратили и, сбившись в кучу, наблюдали за его приближением.
– Здорово, молодцы! – гаркнул он, подражая Петру.
И мужики вразнобой ответили:
– Здравия вам, ваша милость!
Вперед шагнул лохматый мужик. В бороде запуталась стружка, на ветхом кафтане и лаптях из бересты – пятна смолы.
– Барин, чуем, из Москвы приехал? Дозволь слово сказать.
– Говори, – кивнул Мирон и строго зыркнул на воеводу, который попытался оттеснить его за спину.
– Собрали нас, ваша милость, к судовому делу насильно вместо плотников. А мы люди гулящие, суда строить не приучены и в этом деле ничего не знаем. Есть в Краснокаменске плотники, которые всякие суда делать горазды, только строят их торговым людям. А нас воеводские за всякую косорукость бьют нещадно, в яму бросают. Оголодали тож, оцынжали… Глянь, – он открыл беззубый рот. А затем вдруг упал на колени. – Отпусти, мил государь, подкормиться. Мочи нет, скоро все голодной смертью помрем!
– Встань! – приказал Мирон и посмотрел на воеводу. Тот был мрачнее тучи.
– Что скажешь, Иван Данилович?
– Скажу, что мало батогов по их спинам хаживало, – пробурчал воевода. – И кашу им варят, и щи. Даже пиво и вино дают. Только этой бродяжне все мало! Погулеванить не терпится! Нет у меня плотников! – выкрикнул он в толпу. – Два человека всего! Им по острогу работы хватает. А уставщики ваши в судовом деле знатно разбираются. Вельми их слушать надо, а не бунтовские речи вести.
Мужики, косясь на воеводу, сердито загалдели. Тяжела судовая повинность. Не всякому под силу! И здесь у каждого своя правда. Но воевода тоже не от хорошей жизни ярился и батогами грозил. Прошлым летом немало дощаников на порогах побилось, часть в ветхость пришла, а народу все прибывает. Только по реке до зимы надобно переправить тысячи четвертей хлеба, а суда нужны и под соль, и на подъем служивых людей к острогам и зимовьям, и для перевозки крестьян со всем их скарбом и животом для заселения пашенных земель, и для разной ямской гоньбы…
Не унимались мужики: принялись уже кулаками махать, а кое-кто и за камнем нагнулся. Мирон схватился за шпагу. Воевода побагровел, поднял палку с медным набалдашником и замахнулся на толпу:
– Ужо вам, срамники! Пока урок не исполните, по избам не пущу. А кто зачнет перебрех, того в яму или вон, к Тишке, на расправу.
Мужики заворчали, насупились, но блазнить перестали. А воевода ласково взял князя под локоть.
– Миронушка, не слушай голытьбу. Им бы поскорее в кабак да копейку последнюю целовальнику спустить. Смотри лучше. Дюжина дощаников уже готова, пять на подходе. За неделю, если дожди не зарядят, еще три сварганим. На большее дерева не хватит. Запас, что с осени заготовили, какой-то варнак поджег шесть ден назад, – он кивнул на кучу горелого хлама. – Стрелец, что в карауле стоял, в тюремной яме бедует, да что толку? На нашем берегу менда [29] голимый да шарага, что на дрова едва годится. Извели лес на постройку острога да домовья всякого. Строевая сосна на той стороне реки растет. Пока лед не сойдет, нам туда хода нет. Да и то пождать придется. Того гляди новый месяц проклюнется. А на него лес рубить нельзя – порвет бревна. Только на исходе ладно.
