Зоя. Том второй (СИ) - Приходько Анна

Это была девочка на вид пару недель от роду.

Лоран стоял перед Зоей и объяснял:

– Прости, Зоя, я не мог оставить её на улице. Погибнет же. Жалко. Видимо, сегодня оставили, накормленная, спокойная.

Зоя прижала к себе девочку, та, почувствовав запах молока, начала причмокивать. Уже почти четыре года Зоя кормила Джана грудью. Он уже давно ел с общего стола, но от груди отлучаться не хотел. Да Зоя и не настаивала. Кормила его чаще на ночь, да и днём, бывало, он подбегал к ней (когда кто-то из старших обижал его), заедал обиду.

Зоя освободила грудь, не стесняясь Лорана, приложила девочку. Та зачмокала, сначала пускала пузыри, утыкалась носом, плакала. А потом присосалась.

Лоран стоял рядом, никак не мог отвести взгляд от налитой молоком груди. Ему всё сложнее было находиться с Зоей в одном доме. Иногда поздними вечерами, когда засыпали дети, Лоран выходил из комнаты, садился за стол рядом с Зоей. Они разговаривали. Зоя не позволяла даже взять себя за руку. Пару раз Лоран пытался поцеловать её, но Зоя оттолкнула, прямо сказав, что не будет брать грех на душу.

Девочку назвали Марией. Маленький Джан, увидев, как девочка припадает к груди, сказал, что не будет больше брать у мамы молоко, иначе не хватит Машеньке.

Мария росла быстро, ночами была спокойна, днём спала часто, не доставляла никаких хлопот.

Так двадцатипятилетняя Зоя стала матерью пятерых детей.

Как-то пришедшая на несколько минут пани Анна, увидев младенца, решила, что Зоя родила от Лорана. Зоя ничего не стала объяснять. Молча выслушала в свой адрес обвинения, закрыла дверь и продолжила кормить девочку.

Глава 6

О том, что работники швейного цеха планируют побег, Янек узнал случайно. Не спал ночью и услышал, как рядом с ним шептались двое. Он узнал, как и когда будут осуществлять побег, сколько человек с ними замешаны.

В ту дату, которую обговаривали ночью ссыльные, ничего не произошло. На следующий день этих двоих вывели прямо посреди рабочего дня, и больше Янек их не видел. Но всё равно чувствовал неладное. Многие стали какими-то нервными. Перестали слушать начальника смены, работу выполняли из рук вон плохо. Янек продолжал наблюдать. Однажды в цех влетел взбешенный начальник и заорал:

– Вы что творите, гады?

Он вывалил на пол из мешка партию отшитой одежды, схватил первую попавшуюся, подходил к каждому и этой вещью тыкал в лицо.

– Кто? Кто, – орал он, – это всё нашил?

Все молчали. Тогда начальник велел всем построиться вдоль стены. В этот день должна была быть готова партия рубах для отправки на фронт, и ссыльные заканчивали обработку.

Начальник стал подходить к каждой швейной машинке и прямо из-под иглы выдирал почти готовое изделие.

Проверял швы. Почти у всех рубах, кроме пошитых Янеком и ещё несколькими ссыльными, швы расходились. У остальных всё было прошито настолько плохо, что от рубах отпадали рукава и полочки.

Начальник был в бешенстве. Он забрал с собой всех, у кого рубахи оказались бракованными.

В цехе осталось 8 человек. Все принялись за работу. Вернувшийся начальник сказал, что сегодня будет ночная смена без ужина. И велел исправить огрехи тех, кто пошил брак.

К ночи в цех привели ещё десятерых из соседней артели.

После полуночи 15 ноября 1917 года ссыльные почувствовали запах гари. Потом появился дым. Дышать стало уже невозможно, и они начали тарабанить в дверь. Разбуженный начальник смены быстро открыл дверь, построил ссыльных и повёл их в казармы. Но путь перегородил огонь. Он быстро распространялся по деревянному помещению.

Вдруг рухнула одна из стен, и ссыльные бросились врассыпную.

Янек даже не понял, как оказался на улице. Вокруг всё полыхало. Он снял с себя рубаху, накрыл голову. Не чувствуя ноябрьского холода, осторожно пробирался между горящими строениями. Да и как этот холод можно было почувствовать, если вокруг всё полыхало? Огнём занялись ещё несколько построек. Отовсюду были слышны крики, выстрелы, стоны, ржанье лошадей.

Выбравшись из огненного плена, Янек оглянулся. Зарево освещало ночь. Сердце бешено колотилось. И Янек побежал вперёд. Уже не грел ноябрьскую ночь пожар. Янек бежал по заснеженному полю, не чувствуя холода. Впереди заметил населённый пункт. На краю стоял какой-то сарай, от ветра в нём хлопала дверь. Янек вошёл в этот сарай. И только там почувствовал, что замерзает. Снял с головы рубаху, надел на себя, разворошил сено, забрался в него.

От холода и голода зуб на зуб не попадал. Янек даже не заметил, как провалился в сон.

Утром очнулся, почувствовав, как что-то острое утыкается в его тело. Он открыл глаза, перед ним стояла старуха и тыкала в него вилами.

– Ты чего тут, чертяка, забыл? А ну марш отсюда, – грозно шипела она.

Янек отодвинулся назад, перед вилами выставил ладонь. Старуха ткнула в ладонь. Янек почувствовал, как что-то липкое растекается по руке. Но руку не убрал.

– Ты глянь, – сказала старуха, – не чертяка.

Убрала вилы и произнесла уже совсем другим голосом:

– Уходи, да поскорее, неспокойно в деревне. Давеча барина убили, всё разгромили, сегодня опять за другими придут. Тут ещё тюрьма сгорела. Набегут служивые. Вижу, что ты оттуда. Искупаться тебе надо, унюхают и сразу назад отправят. Откуда ты сам?

Янек ошарашенно глядел на старуху, потом бросился к ней в ноги и запричитал:

– Бабушка, прошу вас, не выдавайте меня, из Ростова я, там у меня жена, дети. Не виноват я, просидел четыре года ни за что. Пощадите, умоляю.

Янек рыдал. Старуха присела перед ним, прижала его бритую голову к своей груди, погладила.

– Да ты что, успокойся, не выдам я. Ты сыночка моего там не встречал? Никанора Михайлова? Я его уже двадцать лет как жду. Может, виделись?

Янек покачал головой.

– Ну и ладно, – грустно сказала старушка, – не видел ты, другие видели. Посиди пока. Я сейчас воду принесу, обмоешься, переоденешься. Не высовывайся, иначе смерть найдёшь за дверьми этого сарая.

Янек вытер слёзы, прошептал:

– Спасибо.

Старуха вышла. Янек опять забрался в сено и стал ждать.

Её не было очень долго.

Уже вечерело.

– Ты живой там? – услышал Янек голос старухи.

Он пошевелился в сене.

– Соседка пришла ко мне, только выпроводила её. Прилипала и есть прилипала. Всё ходит, выискивает. А я воду-то тебе согрела, она три раза остыть успела. Грела её и грела. На, мойся, я пока за одеждой схожу.

Янек выбрался, снял с себя одежду, небрежно отбросил её. И какое-то время стоял просто голый. Потом раскинул руки, потянулся. Какое-то трепетное чувство поселилось в его сердце. Он зачерпнул большой кружкой воду из ведра. Начал поливать на голову. Вода была горячая, тепло стало разливаться по телу Янека. Ему казалось, что это не вода, а Зоя гладит его своими горячими ладонями.

Тёр тело пучком сена и представлял, как скоро Зоя коснётся его груди, как прижмётся к нему, как посмотрит в его глаза. А он, Янек, тогда сойдёт с ума от счастья, которое вдруг покинуло его четыре с половиной года назад, и наконец-то вернулось опять.

Появилась с одеждой старуха. Пропахшую гарью тюремную робу засунула в мешок и сказала, что всё бросит в печь.

Одежда старухиного сына села на Янека, словно отшитая на него.

Янек дышал полной грудью, с лица не сходила улыбка.

Старуха вернулась с тарелкой каши.

– Ну рассказывай, – сказала она, – куда пойдёшь? Время тяжёлое. А тебе без документов сложно придётся. Зовут-то тебя как?

– Янек.

– Поляк, небось, и как тебя сюда занесло?

Янек рассказал старухе, как попал в ссылку. Та вздыхала, охала, ахала, утирала слёзы. А когда он начал рассказывать о Карине, то лицо старухи стало серьёзным, даже немного злым.

– Значит, с приплодом домой поедешь?

Янек кивнул.

– Эх, не завидую я твоей жене. Если примет тебя таким, то она у тебя святая. Годков-то немало прошло. Что будешь делать, если замуж вышла?