Жаклин Монсиньи - Петербургский рыцарь
— Хорошо, господин шевалье, — ответил старый слуга, по-прежнему стоявший в дверях и не спускавший глаз со своих молодых господ, столь неузнаваемо переодевшихся, что даже он принял их за женщин, сбежавших из тюрьмы.
— О, Господи! — вздыхал он, спускаясь в подвал со свечой в руке, — ничего хорошего я тут не вижу! Все это плохо кончится, совсем плохо, я снова это чувствую, как и в тот раз, с госпожой графиней.
Тротти, понявший, наконец, план Адриана, немного успокоился и одобрительно кивнул головой.
— Адриан, дорогой мой, ваш замысел имеет свои достоинства… а теперь слушайте меня все…
Словно дикий зверь, Флорис метнулся к двери и распахнул ее: темная тень отскочила в сторону и побежала по коридору; Флорис бросился за ней, но она словно испарилась. Вернувшись в кабинет, он сказал:
— Ты был прав, брат, у нас есть предатель.
— Еще одна причина, чтобы действовать как можно быстрее, — шепотом сказал маркиз.
Флорис попытался вставить слово.
— Молчи, наглец, и хотя бы раз выслушай других. Вот как я собираюсь вернуть им герра Граубена: я устрою скандал, и таким образом мы заметем следы. Господа, в дипломатии есть закон: если ты виноват, надо наступать первым и кричать громче всех.
И, глядя на Флориса, Федора и Ли Кана, посол, потирая руки, рассмеялся.
— А в общем-то, ты прав, юный безумец. Если бы не ты, мы бы, позевывая, ожидали, как будут разворачиваться события, и многое бы проморгали. Так что вас обоих, этаких обмани-смерть, разбойников с большой дороги, я от души поздравляю с удачным похищением наемников регентши. О, господа, мы еще заставим попрыгать этих тевтонов.
Бледное солнце вставало над Петербургом. Ветер с Балтики промыл небо и отогнал облака к Ораниенбауму. Со стороны Кронштадта доносились глухие пушечные выстрелы, возвещавшие, что ворота порта открылись, чтобы впустить стоящие на рейде корабли. Их разноцветные паруса колыхались вдали посреди отливавшего серым металлическим блеском моря. Небольшие суда сновали по каналам, где лед уже был разбит. Матросы переговаривались:
— Здравствуй, Иван Давыдович.
— Добрый день, батюшка.
Колокола лавры Александра Невского звонили к заутрене, им вторили звоны церкви Святой Троицы. Мужики в надвинутых на глаза меховых заячьих шапках, в огромных рукавицах и длиннополых зипунах — обычной одежде простого народа, — расчищали от снега улицы, иногда забрасывая в телегу тело какого-нибудь несчастного, умершего от холода морозной ночью. Горе тому, у кого не было ночлега, кого холод заставал на улице. Богатые управляющие въезжали в город на тройках, за ними тащились поставленные на полозья телеги крепостных крестьян, направлявшихся в город, чтобы продать яйца, молоко и прочую снедь, производимую в усадьбах окрестных помещиков. Несколько женщин волокли огромные глыбы льда, чтобы растопить их перед печкой или же положить в погреб и таким образом до самой весны сохранять там продукты. Возле дворцов конюхи приводили в порядок упряжь. Весело звенели колокольчики под дугою саней. Пробуждавшийся город раскинулся на многочисленных болотистых островах и вдоль рукавов дельты Невы. Перед роскошным дворцом стояли две толстые бабы в сарафанах и разукрашенных кокошниках; уперев руки в бока, они отчаянно бранились. Бабы были восхитительны, необъятны, с могучими грудями; на них было радостно смотреть.
— Ах-ах! — возмущалась одна, глядя на проходивших мимо троих в стельку пьяных мужчин, распевавших во все горло песни. — Вы только посмотрите на них. Уж и на Невском им стало тесно, пьяницам проклятым.
Конюхи подняли головы и расхохотались:
— У тебя язык неплохо подвешен, Марья Ивановна, видать, долгая была ночка у этих господ.
— Иноземные собаки, чтоб они все сдохли от нашей водки, не про них она, — проворчал старый солдат и с отвращением сплюнул.
— Эй, потише, батюшка, — сказал один из конюхов, — не стоит говорить вслух все, что думаешь.
— Такому старику, как я, уже нечего бояться.
Трое пьянчужек, будучи совершенно не в состоянии понять насмешек толпы, шли, выписывая ногами кренделя и распевая во все горло: «Квас ручьем бежит в мою сухую глотку».
Однако поведение их свидетельствовало о том, что ночью их глотки подверглись обильному орошению отнюдь не квасом. Следом за тремя пьяницами ехала карета, поставленная на полозья; на дверцах ее гордо красовались французские королевские лилии, а внутри можно было разглядеть надменный профиль посла. Два десятка французских гвардейцев под предводительством Флориса и Адриана гарцевали рядом. Лица обоих атташе посольства выражали глубочайшее презрение к пьяной троице, вышагивающей впереди и горланившей все громче и громче. Но несмотря на свой неприступный вид, сердца обоих братьев сжимала тревога: они ничего не знали о судьбе царевны. Время от времени взгляды их встречались. Всматриваясь в юное, пылкое и открытое лицо Флориса, Адриан внезапно подумал: «Я просто трус, когда же у меня наконец хватит мужества рассказать ему все?»
Но внимание Адриана было отвлечено пьяницами, один из которых самым жалким образом принялся блевать в снежный сугроб, в то время как его приятели смотрели и хохотали до слез, хлопая себя по бедрам. Адриан махнул рукой, два французских гвардейца соскочили с коней и отправились поднимать пьяного солдата, окончательно свалившегося в снег и теперь пытавшегося уцепиться за своих приятелей. Наклонившись к брату, Флорис сказал:
— Мы отомстили герру Граубену, изрядно подшутив над ним.
— Подожди, когда он протрезвеет, у нас не будет более страшного врага, чем он. Этот человек обуян гордыней, и никогда не простит нам подобной шутки. Возможно, нам лучше было бы последовать совету Федора и навсегда избавиться от него…
— Послушай, Адриан, мне не нравится, когда ты так говоришь. Этот милейший герр Граубен в любое время может явиться ко мне со своей длинной шпагой: я ни капельки не боюсь его.
Адриан улыбнулся. Интересно, что же все-таки сможет испугать Флориса? Тем временем странный кортеж добрался до Невского проспекта, перед Адмиралтейством свернул направо и направился на площадь перед Зимним дворцом. Трое наемников орали все громче, и уже дошли до того места, где говорилось: «Царица Сав-сав-савская села на ко-ко-коня».
Часовые, охранявшие позолоченные решетчатые ворота и имевшие приказ никого не впускать и не выпускать, узнав в трех пьяницах капитана Граубена и его ближайших помощников, забеспокоились. Лейтенант бегом бросился во дворец, в то время как сержант вышел навстречу пошатывающимся приятелям.
— Герр капитан Граубен, возьмите себя в руки, что с вами случилось? Прекратите ломать комедию перед французами, они же едут следом за вами.
