Ева Наду - И пусть их будет много
— Не вполне.
— Размер недостачи.
— Около 10 000 ливров.
Мориньер не выразил ни малейшего удивления. Спросил только:
— Как быстро вы сумеете возвратить эту сумму в казну?
— В течение нескольких дней.
— У вас есть только сегодня.
Интендант опустил голову.
— Я понял, — выдавил, наконец.
Третий лист лег на первые два:
— Вас обвиняют в том, что вы, вмешавшись в судебный процесс, воздействовали на судей, фактически заставив их признать одного из горожан виновным в убийстве, которого он не совершал. Вы казнили человека из чувства личной неприязни.
Интендант вскинулся:
— Это неправда. Я знаю, что он убил.
— Доказательства.
— Два свидетеля.
Мориньер склонился к его лицу:
— Оба теперь мертвы?
— Да… То есть нет… — растерялся Мишель Фарби. — Один умер два месяца назад от болезни легких. Второй исчез. Сбежал. Я не знаю, куда он подевался.
Поднял голову, поймал взгляд Мориньера:
— Я, правда, не знаю.
— Тогда вам надо подумать о том, как доказать свою незаинтересованность в этом деле. Это будет, я так понимаю, непросто.
Мориньер поднялся, развернул книгу регистрации судебных дел таким образом, чтобы интендант мог видеть то, что он ему показывает:
— А что вы скажете об этом?
— Я не имею к этому никакого отношения.
— Что там произошло? Как случилось, что посланные вами солдаты вместо того, чтобы препятствовать насилию, сами превратились в убийц? Ведь по суду граф де Брассер был приговорен всего лишь к штрафу?
— Да, и не к такому уж значительному. Но когда чиновник, сопровождаемый драгунами, приехал в замок, его встретили дубинками и пиками. Сам граф кричал что-то оскорбительное, ругал его величество. А вся его чернь… — он махнул рукой. — Драгуны застрелили графа. Его старший сын бросился на них со шпагой, завязалась драка. Все это очень неприятно.
— Это слабо сказано. А что же графиня? Ее тоже убили, защищаясь? — язвительный тон графа де Мориньер задел интенданта.
— А вы думаете, графиня — ангел милосердия? Она едва не лишила жизни одного из солдат, стукнув его огромной скалкой по голове так, что голова чуть не раскололась надвое, — вспылил. — Та еще семейка.
— Что с остальными членами семьи?
Интендант пожал плечами, встал, достал из шкафа очередную книгу. Долго ее листал. Наконец, продолжил:
— Две девочки умерли в прошлом году, старший — оказал сопротивление и убит драгунами, средний отправлен на галеры за участие в беспорядках. А самый младший — Дени… — он почесал затылок, еще раз пробегая глазами страницу, — отправлен в сиротский приют, в Тулузу.
Мориньер изобразил удивление:
— Что — у графа де Брассер нет родственников? Отчего мальчика отправили в приют?
— Родственников больше нет. Была еще одна девочка, но она, кажется, погибла где-то в Новой Франции.
Мориньер выслушал.
Молча положил перед интендантом последний, четвертый листок.
Увидев в нем имя Никола Фуке, господин Фарби побледнел, вскинул на Мориньера испуганный взгляд.
Тот понял, спросил:
— Есть что-то еще, о чем сегодня еще не зашла речь и что может навредить вам или вашему прежнему патрону?
— Мне надо подумать, — ответил интендант.
— Думайте.
Граф де Мориньер встал, вышел из комнаты, спустился по широкой лестнице. Оказавшись на улице, остановился, вдохнул глубоко. Замер, ловя каждой клеточкой кожи тепло солнечных лучей.
Мориньеру вспомнилось последнее заседание суда по делу Фуке, на котором ему довелось быть. Вспомнился сам суперинтендант, идущий перед четырьмя десятками мушкетеров, что сопровождали Никола Фуке до тюремной кареты.
Не так давно богатейший и изысканнейший вельможа страны, завидев Мориньера, развел руками и улыбнулся: "Я ошибся".
Это было то самое предназначенное Мориньеру: "Вы были правы", — что он носил в себе с самого момента ареста.
Мадам де Севинье, стоявшая тогда по правую от Мориньера руку, кинулась в слезы:
— Несчастный страдалец! Неужели ничего нельзя сделать?
Ради этого последнего, четвертого, листка Людовик XIV, едва дождавшийся возвращения Мориньера из дальней поездки, вытащил того из постели.
— Привезите мне личную переписку этого Фарби с Фуке. Не может быть, чтобы там все было чисто.
— Уже добытые доказательства вины господина Фуке вашему величеству представляются недостаточными? — спросил устало.
Король терпеливо повторил:
— Если в их переписке обнаружится нечто, что в очередной раз подтвердит вину нашего бывшего суперинтенданта, я желаю, чтобы она была прикреплена к делу.
Мориньер подумал, что выбрав его в качестве посла, Людовик пытался купить себе немного спокойных ночей. Его врожденное чувство справедливости, в этом случае усеченное до чрезмерности, должно было сильно страдать.
Мориньер постоял еще некоторое время, потом развернулся, пошел обратно.
Вошел в кабинет.
— Вам хватило времени подумать? — спросил. — Есть еще что-то, о чем вы не упомянули, мессир Фарби?
Интендант покачал головой:
— Теперь нет.
Мориньер взглянул на камин, в котором догорала стопка каких-то бумаг. Кивнул.
— Хорошо.
— Почему вы все это для меня делаете? — спросил тихо интендант.
— Из любви к искусству, — ответил.
— У меня есть хоть один шанс сохранить это место? — спросил Фарби спустя некоторое время.
Жосслен де Мориньер посмотрел интенданту в глаза.
— Нет, — ответил. — Вам следует думать теперь о том, как сберечь голову.
* * * *Мориньер привез королю пачку перевязанных бечевкой писем, в которых не было ничего, кроме разговоров о погоде, последнем урожае винограда и детях.
— Это все? — Людовик внимательно посмотрел на Мориньера, держа пачку на весу.
— Все, ваше величество, — ответил спокойно. — Что общего могло быть между великим Фуке и пожилым интендантом далекой провинции?
Глава 11. Жиббо
Было время, когда Жиббо могла свободно являться в замок. Более того, было время, когда она там жила. Помогала на кухне: носила воду, следила за огнем, чистила печи. Делала все, что велели. Отрабатывала свое спасение.
Незадолго до обретения своего нового дома, замка Грасьен, она потеряла мать. После страшной зимы, когда в доме их временами не таял нанесенный в щели снег, после холодной весны и дождливого лета, наступил голод. Кусок ржаной лепешки в день, на три четверти состоящей из отрубей, был редким счастьем. Ели что придется: копали коренья, собирали желуди. За охоту в господских лесах вешали без суда.
