Ани Сетон - Моя Теодосия
– Да, папа, – сказала она.
И неожиданно ее сотрясла дрожь.
Аарон поспешил плотнее укрыть ее плечи маленькой шалью с бахромой.
– Ты и вправду выглядишь усталой, дитя. Мы выпьем по стакану вина, прежде чем отправиться домой. – Он взял ее за руку и быстрым шагом повел обратно к столикам.
Когда они вернулись домой, было уже поздно. Джозеф с трудом подавлял зевоту и воспринимал молчание Тео как нечто само собой разумеющееся. Они сонно пожелали друг другу спокойной ночи. На полированном столе их ожидали поставленные в ряд подсвечники. Каждый взял по свече, чтобы освещать себе путь к постели.
Все, кроме Аарона. Он поцеловал Тео в горячий лоб, поклонился остальным и исчез в библиотеке. Там он поставил свечу на письменный стол и заточил гусиное перо. Затем он написал письмо командующему нью-йоркским гарнизоном, в котором просил, чтобы некоему капитану Меривезер Льюису безотлагательно прервали отпуск и чтобы завтра же его вернули на пограничный пост.
Аарон подкрепил свою просьбу деликатно оформленным намеком: «Вопросы повышения в званиях часто доводятся до моего сведения, не только учитывая мой официальный пост, но и благодаря моей дружбе с генералом Уилкинсоном, вашим шефом. Полагаю, вы имеете право рассчитывать на мою поддержку».
Он промокнул и заклеил послание. Один из мальчиков-конюхов должен был на рассвете поспешить с ним в форт Джордж.
А наверху, в белоснежной спальне, вяло раздевалась Тео. Голова у нее разламывалась от боли. Она подошла к окну, выходящему на запад, прижалась лицом к холодному стеклу. В тусклом свете Гудзон был серым и тенистым. Ее отяжелевшие глаза вяло созерцали залив, от него веяло неизбежностью и спокойствием. Она вдруг подумала, что Льюис понял бы это. «Воды, пришедшие от моря, могут усилить прилив в реке».
Тео приложила пальцы к щекам и почувствовала, что они мокры от слез. Это удивило ее, она даже не заметила, когда они появились.
Она отошла от окна и забралась на свое высокое ложе. Тут же она погрузилась в тяжелый сон, недвижная, с едва различимым дыханием.
VII
Джозеф должен был вскоре отплыть в Чарлстон. Он рассчитывал, что его предстоящий отъезд сблизит их. Возможно, она поплачет и будет держаться поближе к нему. Может быть, она даже будет льнуть к нему и смотреть на него с такой же любовью, какую проявляет по отношению к своему отцу. А он будет нежно успокаивать ее, обещая скоро вернуться и назначить дату их бракосочетания.
Джозеф был обречен на разочарование. Наутро после похода в театр Теодосия проснулась с головной болью, которая заставила ее остаться в постели. Кроме головной боли, у нее поднялась температура, и полностью пропал аппетит. Доктор Юстис, спешно вызванный Аароном, заверил его, что недомогание не внушает опасений – это не зловещая лихорадка.
Поскольку головная боль день за днем продолжалась, не улучшая и не ухудшая ее состояния, доктор честно признался, что ее происхождение ставит его в тупик. Когда не помогла хлористая ртуть, он прописал болиголов и приложил пиявок к ногам, чтобы оттянуть дурную кровь от головы. Тео смотрела на липких черных слизней с омерзением, но пассивно поддалась лечению.
Она ненавидела постельный режим с детства. Но сейчас она лежала, бледная и тихая, покорно принимая заботу Натали. В день накануне отъезда Джозефа Аарон решил, что она достаточно понежилась, и попытался взбодрить ее.
Он вошел в ее комнату, источая присущую ему энергию.
– Доброе утро, дорогая. Сегодня ты выглядишь не такой бледной. Ну, как голова, получше?
Она медленно открыла глаза.
– Чуть лучше, может быть, – шепотом произнесла она, пытаясь изобразить улыбку.
– Гляди, что я тебе принес.
Она повернула голову с болезненным выражением.
Он держал клетку, сплетенную из камышовых прутьев, в которой сновала маленькая желтенькая пичуга. Она хрипло пискнула, а затем издала каскад трелей.
– Ну, не здорово ли она поет? – сказал Аарон, в восторге от своего подарка. – Я купил ее у матроса с португальской шхуны. Она с Канарских островов и вылечит тебя своей веселой песенкой.
– Спасибо, папа. Она чудесно поет. – Ни за что на свете она не обидела бы его и не дала бы повода догадаться, что пронзительное пение птахи отдавалось у нее в голове шумом оркестровых тарелок.
Аарон поставил клетку на столик у окна и подошел к кровати.
– А теперь я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня.
– Конечно, если это в моих силах.
– Тогда вставай, дорогая. Хотя бы на несколько минут. Ты почувствуешь себя лучше… да, да, именно так. Я настаиваю. Ты ничем не больна, понимаешь ли. Юстис провел тщательный осмотр. Тебе не станет лучше, если ты будешь терять силы. Нужно собраться с духом.
Игнорируя ее протест, он подсунул руку ей под мышку и поднял ее. Комната завертелась перед ее глазами.
– У меня такое головокружение, папа… Я не могу.
Но его нельзя было удержать. Она спустила голые ноги с кровати, сквозь пелену тумана нащупывая стул, стоявший рядом. Кровать Тео была очень высокой, и поэтому требовался стул, чтобы забираться на постель и вылезать из нее. Она коснулась края стула кончиком пальцев, повалилась на бок и, несмотря на то, что отец поддерживал ее, стул соскользнул в сторону на полированных половицах, столкнув ее на пол. Она вскрикнула от боли.
– Что случилось? – резко спросил он, пытаясь ее поднять.
– Моя лодыжка… о, больно.
– Сильное растяжение сустава, – констатировал доктор Юстис, когда его срочно вызвали. – Нужен полный покой. Не может быть и речи о том, чтобы вставать с постели.
Когда врач ушел, и улеглась суета, Тео с удивлением обнаружила, что головная боль прошла, так неожиданно и незаметно. Она чувствовала слабость, но была спокойна, если не считать боли в лодыжке.
Аарона мучили угрызения совести, и он удвоил свою нежность по отношению к Теодосии. В тот день после обеда он съездил в город, где накупил в магазинах на набережной французских засахаренных фруктов с марципаном, корзинку сухих фиников и инжира из Смирны и большой, покрытый волосками кокосовый орех из Испанского Майна. Капитан, продавший его, заверил Аарона, что кокосовая жидкость считается очень полезной и наверняка придаст мисс Бэрр силы.
Кроме того, Аарон приобрел маленькую пачку китайского чая с жасмином и не мог устоять перед парой золоченых крошечных туфелек, на которых белым шелком были вышиты бабочки и которые, как ему было сказано, шились для французского маркиза. Когда он вернулся домой в сопровождении слуги со свертками, то наткнулся на Джозефа, с мрачным видом спускавшегося по лестнице. Джозефу не разрешалось заходить в комнату больной и лишь изредка дозволялось видеть Тео через приоткрытую щелку двери.
