Энн Жирар - Мадам Пикассо
– Тебе двадцать девять лет, mon ami. Рано предаваться таким мрачным раздумьям. И перестань жалеть себя.
– В последнее время я чувствую себя таким старым… Я так устал, как будто прошел уже свой путь до конца.
– Боже милостивый, Пабло, что за дьявол в тебя вселился? Фернанда всегда была твоей музой, любовью твоей жизни.
– В том-то и дело! – Пикассо вскинул руки в умоляющем жесте. Его лицо внезапно покраснело от раздражения. – Но что, если она не моя муза? Что, если кому-то другому суждено вдохновлять и поддерживать меня? Что, если я останусь запертым в этой клетке, если не освобожусь и не найду ее, другую женщину? Dios mio, ayudame[21], где твой эфир?
Макс с силой выдохнул и покачал головой.
– Это тот немец, верно? Апо советовал ей быть осторожнее, но она никогда не слушает… Не знаю, кто из вас хуже. Может быть, вам обоим нужно куда-нибудь уехать. Скоро лето… Почему бы не смыться из Парижа на какое-то время? Отправляйтесь на юг, подышите свежим воздухом, а? Возьмите ваших животных. Ты же знаешь, этот маленький зверинец всегда поднимает тебе настроение. Занимайся живописью, занимайся любовью, и этот мальчишка быстро исчезнет из вашей жизни.
Но исчезнет ли интерес Пикассо к Еве? Преодолеет ли он эту тягу к чему-то иному, от которой никак не мог избавиться? Почему он позволил себе так увлечься ею?
Чем больше Пикассо думал о Еве, тем больше ему хотелось быть с ней.
– Подумай как следует, Пабло. Фернанда – одна из нас. Предупреждаю, наша компания едва ли примет новую женщину после всех этих лет, проведенных вместе. Если подумать, то я тоже вряд ли смогу видеть кого-нибудь другого рядом с тобой. Сейчас Фернанда может казаться несносной, но она одна из нас, mon ami, помни об этом.
Глава 8
– Этому костюму как раз не хватало ярко-красных манжет, чтобы зрители могли следить за моими движениями без слов; именно так я буду удерживать их внимание. Марсель, как я тебе обязана! – Мистангет повернулась и драматическим жестом обняла Еву. Представление вот-вот должно было начаться.
– Кто бы мог подумать, что наша маленькая фея станет костюмером в «Мулен Руж»! – проворковала Луиза Балти, направляясь к ним через гримерную.
– Вообще-то я не придумала этот костюм, – возразила Ева, покраснев от похвал, к которым она не привыкла и которым не вполне доверяла. – Я лишь немного улучшила его.
– Скромность в Париже не приветствуется, – заявила пышнотелая комедиантка. – Все мы должны пользоваться своим положением. Ради всего святого, посмотри на меня!
– Она совершенно права, – заметила Мистангет. – Ты уже показала свои лучшие качества.
– И спасла меня: вовремя починила рваные чулки и панталоны на прошлой неделе, поэтому моя верность не знает границ, – горячо поддержала Луиза.
– Рада слышать это, – Ева улыбнулась. – Но создание одного костюма еще не делает меня настоящей портнихой. Пожалуй, рановато награждать меня высокими званиями, особенно без одобрения мадам Люто.
– Это верно. Но ты заставила всех обратить на себя внимание, так что новая должность – это лишь вопрос времени, – предсказала Луиза.
– Когда мне заглянуть за тобой, чтобы отправиться в субботний салон Гертруды Стайн? – спросила Мистангет. – Ты ведь собираешься составить мне компанию, не так ли?
Глубоко запустив руку в карман юбки, Ева прикоснулась к мешочку с трубочным табаком, который всегда носила с собой в этом новом тайнике. Теперь он казался надежным якорем, когда многое в ее жизни начало быстро меняться.
Она понимала, что будет выглядеть подозрительно, если не пойдет сейчас, после официального приглашения. К тому же, Ева просто не могла обидеть Мистангет, поэтому она испытала облегчение, когда Луи тоже попал в число приглашенных. Она боялась оказаться одна рядом с Пикассо.
Все это скоро закончится – по крайней мере, так она внушала себе, когда началось представление, хотя не могла удержаться от искушения выглянуть из-за кулис и посмотреть на столик, где обычно сидел Пикассо с друзьями. Но девушка, не увидев его на привычном месте, была смущена и разочарована. Вместо Пикассо за столиком восседала дородная седая женщина в широкополой шляпе со страусиным пером, в руке она держала раскрытый веер. Рядом с ней расположился мужчина с рыжеватой козлиной бородкой, который выглядел откровенно скучающим.
«Ну и хорошо», – решительно подумала Ева. Подглядывать за Пикассо было все равно, что играть с огнем.
Она посмотрела на номер гейши и на испанский танец Луизы, последовавший за ним. Танец оказался серьезным испытанием для комедиантки, кружившейся в яркой бахромчатой шали и черном болеро под гром аплодисментов. Как ни удивительно, но сегодня не случилось никаких мелких неприятностей, требовавших внимания Евы. Она испытывала нечто вроде облегчения, рассеянно щупая мешочек, лежавший в кармане юбки. Завтра уже суббота. Выходные подкрались незаметно, и она была вовсе не уверена, что готова к новой встрече с Пикассо. Она до сих пор не могла решить, что ей надеть.
– Тебя что-то беспокоит? – спросила Мистангет, когда Ева в антракте помогала ей снять головной убор и кимоно.
– Не знаю.
– Вы поссорились с Луи?
– Я же говорила, мы просто друзья.
– Ага, но ему хотелось бы стать для тебя более близким человеком. Это написано у него на лбу. Мальчик без ума от тебя. Но, увы, насколько я понимаю, его чувства не встречают взаимности.
Ева покачала головой.
– Я просто не хочу его обижать.
– Но сердцу-то не прикажешь.
– Луи не имеет к этому никакого отношения, – вздохнула Ева.
– Что ты наденешь завтра, когда мы отправимся в салон?
– Если серьезно, то понятия не имею, – Ева натянуто улыбнулась. – У меня нет ничего достойного для такого случая.
– Ты просто не знаешь Гертруду! Это настоящее воплощение авангардизма. Большую часть времени она расхаживает в простом черном кафтане и в сандалиях с открытыми мысками, словно монашенка. Когда познакомишься с ней, то поймешь.
– Как вы думаете, мсье и мадам Пикассо обязательно пойдут туда?
– Несомненно. Пабло был первым другом Гертруды в Париже, и без ее покровительства или горячего интереса ее брата к его картинам вполне возможно, что Пикассо сейчас стоял бы на перекрестке в Барселоне и рисовал портреты за горстку песет.
Ева очень мало знала о Гертруде Стайн, кроме того, что она была богатой американкой и пользовалась огромным влиянием в Париже. Раньше она еще не знакомилась с американцами, но время от времени видела их в городе. Ей они казались плохо воспитанными, вульгарными, с плохим вкусом. Но все говорили, что Стайны не похожи на обычных американцев. Их любовь к живописи и культуре граничила с одержимостью. Еве нравилась идея одержимости, потому что за этим стояло сильное чувство. Вопрос заключался в том, сможет ли она испытать такое чувство, которое целиком поглотит ее, – чувство, пережитое ею в ту ночь, о которой она теперь боялась вспоминать.
