Лора Бекитт - Любовь и Рим
«Чувство вины», – отвечала про себя Ливия.
Девушке было немного досадно оттого, что подобного рода беспокойство овладело ею именно сейчас, поскольку в эти дни, одни из последних дней секстилия (август), она обрела невиданную свободу: занятая приготовлениями к свадьбе Юлия не появлялась у подруги, уверенный в своем будущем Луций Ребилл тоже не давал о себе знать. Марк Ливий срочно отбыл по делам в Кампанию, а Децим пользовался отсутствием отца и почти не появлялся дома.
За пять дней до календ септембрия (26 августа) Ливия и Гай Эмилий собрались на долгую прогулку в сторону Капенских ворот, где на окраинах Рима еще сохранилось несколько прекрасных, не тронутых цивилизацией уголков. Они отправились туда ранним утром совершенно одни, прихватив немного еды и вина, поскольку рассчитывали вернуться обратно не раньше, чем наступит вечер.
К сожалению, в тот день небеса вдруг подернулись густой серой пеленой, и подул прохладный ветер. Ливия закуталась в теплую паллу, а Гай Эмилий облачился в некое подобие греческого гиматия – кусок мягкой ткани был наброшен на плечо и обернут вокруг пояса.
Для Ливий было настоящим приключением идти по обочине великой Аппиевой дороги, мимо всех этих вилл и роскошных гробниц, глядя на несущиеся в клубах пыли колесницы и повозки, идти, держа за руку Гая Эмилия. Возможно, их видел кто-то из знакомых, но вряд ли узнал…
Вскоре они свернули в сторону, и девушка испытала облегчение – тут не было едкой сухой пыли, щекотавшей ноздри и оседавшей на одежде и волосах.
После недолгих поисков они обнаружили хорошее местечко под темным шатром листьев: вдали шумели океанским прибоем вершины деревьев, здесь же царило оцепенение густых зарослей. Неподалеку протекал большой ручей, и свежий запах листвы перемежался с острым запахом влаги. По другую сторону ручья тянулась сплошная стена цветущих трав: цикория, клевера, гвоздики.
Гай Эмилий расстелил на земле кусок ткани, и они с Ливией сели рядом. Разговор не клеился, – возможно, из-за настроения Гая: дело в том, что этот скромный пейзаж вновь напомнил ему родные края.
Он вспомнил, как впервые увидел Рим. В пламенном блеске яркого дня перед ним простирался манящий неизвестностью великолепный город. Прозрачный золотистый свет придавал призрачность и расплывчатость архитектурным линиям зданий, воплощению изящества и красоты, – на их белых, точно изваянных из слоновой кости стенах алмазной россыпью сияли радужные блики… Тогда он не питал сомнений в том, что в ослепительно прекрасном, величественном вечном городе живут люди, рожденные для того, чтобы править миром, и был в восторге оттого, что может поселиться здесь. А теперь… Теперь не проходило и дня, чтобы он не вспомнил размах луговых далей, тихое сияние облаков над полями, водопад листвы в лесах родного края. Он чувствовал, как сильна в нем любовь к своей земле, та первая и самая истинная любовь, что умирает только вместе с самим человеком.
– Я хочу домой, – произнес он вслух. – Недаром говорят, что чувство кровной связи укореняется с годами. Кажется, я наконец-то повзрослел и готов отправиться назад, чтобы продолжить то дело, которому посвятил себя мой отец. Пусть труд земледельца – не мой идеал, но ведь я родился на этой земле, значит, должен заботиться о ней.
– Почему же ты не уезжаешь? – спросила Ливия.
Гай ответил – его слова показались девушке наполненными горечью несбывшегося счастья:
– Потому что я хочу уехать с тобой. Любовь к тебе – то единственное, что могло бы придать смысл моей жизни в поместье. Ты стала бы работать бок о бок со мной, поддерживать меня в дни несчастий и разделять мою радость. И у нас родились бы дети… Знаешь, еще прежде, лежа среди высокой травы, я, случалось, думал: уж если умереть, то только так – не на поле сражения, совершая очередной подвиг, не в бесконечной борьбе за власть, а в тихом и скромном счастье среди этих вечных красот. Ливия покачала головой.
– Так не будет, – сказала она.
– Ты думаешь?
– Все это слишком удивительно и прекрасно, чтобы сбыться.
Он тяжело вздохнул.
– Я сто раз говорил, что сейчас же пошел бы к твоему отцу, если б не знал, что он прогонит меня, а тебя запрет в доме, и мы больше не сможем видеться. Поверь, я не спал много ночей, обдумывая, как быть, но увы…
– Я знаю, что делать, – сказала Ливия.
Гай внимательно посмотрел на нее, впрочем, едва ли придав слишком большое значение ее словам. Привлекательность лица Ливий никогда не была постоянной: она зависела от настроения, освещения, времени суток. Сейчас, когда приглушенный свет накладывал на все окружающее печальную дымку, бронзовая теплота ее волос потускнела, черты лица были полны строгости, даже, пожалуй, некоей суровой простоты, и лицо уже не казалось мягким и нежным, а во взоре застыла какая-то пленительно-сумрачная сила, как у неведомой воительницы. И Гай с изумлением увидел, насколько она похожа на своего отца.
– Знаешь? – тревожно повторил он.
– Да. Надо сделать так, чтобы Луций Ребилл сам отказался от меня.
– Он никогда не откажется от тебя.
– Откажется, если узнает, что покупает не благодатные луга, а бесплодную пустошь, лишенную и цветов невинности, и цветов любви.
Сказав это, она потупилась, не в силах выдержать его взгляд. Наступила пауза. Гай Эмилий замер, точно пораженный громом. Услышать такое! И от кого! От девушки-римлянки из аристократического семейства! Римляне – прекрасно обученные выживать, безоговорочно принимающие законы своей среды! Каким же надо обладать характером и… как нужно любить, чтобы добровольно покинуть лоно условностей и разорвать собственные внутренние узы!
– А твой отец? – прошептал он. Ливия резко мотнула головой:
– Да, я боюсь гнева отца, пожалуй, больше, чем гнева богов, и еще мне бесконечно жаль его, но… надеюсь, я уговорю Луция молчать, я скажу, что отец ничего не знает…
Гай Эмилий смотрел на нее с глубокой, почти мучительной печалью, придававшей его темным глазам особую выразительность и красоту, отчего у девушки сладостно защемило сердце.
– Это очень опасно, Ливия, ведь неизвестно, кто и как себя поведет, и потом… твое решение… странное, не по своей сути, а потому что…
Она не дала досказать. Ее голос срывался, а выражение лица было таким, словно, уже падая в бездну, она вдруг умудрилась схватиться за что-то основательное, прочное, как морской канат.
– Еще я подумала: если нам суждено расстаться, то пусть мы познаем друг друга раньше, чем…
И умолкла. Гай улыбнулся; его лицо было полно внутреннего света.
– Так гораздо лучше, Ливилла. Он резко встал и подал ей руку:
– Пойдем, пройдемся немного.
