Елена Арсеньева - Зима в раю
– Ну, сволочь… – прошипел следователь, делая такое движение, словно собрался засучить рукава.
«Неужели будет бить? – подумал Русанов, уставившись на его руки. – Неужели рассказы, что на допросах бьют смертным боем, правда?»
Но следователь продолжал сидеть, только брови хмурил вовсе уж свирепо.
– Ну?! – В его голосе зазвучали грозные нотки.
– Что вам угодно? – устало спросил Русанов.
– Вы должны рассказать, что вы собирались сделать.
– Ну и что бы я мог сделать, интересно? – огрызнулся Русанов, злясь даже не на него, а на себя – за приступ унизительного страха. – Каким образом можно совершить покушение, идя по Красной площади? Из пистолета стрелять? Как вы такое себе представляете? Во-первых, человека с пистолетом немедленно обезоружили бы идущие рядом…
– Рядом должны были идти ваши сообщники, которые прикрыли бы вас, – подсказал следователь. – Прикрыли и обеспечили возможность стрелять в нашего вождя.
– Ах вот оно что! Но ведь дальнобойных пистолетов не существует в природе. В любом случае на таком расстоянии даже снайпер промахнулся бы, а я вообще стрелял только из дробовика по чиркам, да и то в трех случаях из четырех мимо.
– Это притворство, – сообщил следователь. – Вы нарочно скрывали свое умение. Кроме того, вы не собирались стрелять прямо из колонны, вы планировали выбежать из нее, когда приблизились бы к Мавзолею.
– А оцепление? – почти выкрикнул Русанов. – А агенты госбезопасности? А милиция? Да мне бы и шагу не дали шагнуть! О господи, да хватит глупости выдумывать!
– «О господи»? – медленно повторил следователь. – При чем тут Бог? Вы не в церкви, Русанов. И сейчас вам предстоит в этом убедиться. Только сначала подпишите вот это.
– Что это? – спросил Русанов, не спеша протянуть руку и взять исписанные мелким почерком листки.
– Ваше признание.
– Я ни в чем не признался. Мне не в чем признаваться. Я ничего не подпишу.
– Упорствуете? – неожиданно тонким, как бы обиженным голосом спросил следователь. – Ну, как хотите. Гнилая интеллигенция! Правильно товарищ Ленин вас наименовал.
– Меня? – поразился Русанов.
– Вас и вам подобных! Но ваши либеральные штучки здесь не пройдут!
И следователь неожиданно погрозил указательным пальцем с обгрызенным до мяса ногтем. Палец был совершенно по-гимназически измазан фиолетовыми чернилами. Затем положил допросные листы в папку, убрал ее в ящик стола, повернулся к окну и стал молча в него смотреть. Русанов стоял и ждал, что будет дальше. Прошло несколько тягостных минут.
«А что будет, если я сяду? – подумал он. Когда-то в юности у него была сломана нога, которая иногда, в самые неподходящие минуты, начинала вдруг ныть. – Ладно, потерплю». В это время дверь открылась, и вошли трое невысоких, крепких молодых людей в форме. Следователь окинул их взглядом и, не здороваясь с ними и не прощаясь с Русановым, вышел, достав папку и оставив ее на столе.
Русанов смотрел на вновь пришедших, а они разглядывали его. Затем один из них вдруг громко крикнул:
– Встать!
И Русанов, и двое других посмотрели на него недоуменно. Русанов пожал плечами – он ведь и так стоял. Наверное, у парня четкая инструкция, как вести себя с арестованными, и он следовал ей слепо и бездумно. Его рябоватое простецкое лицо сделалось растерянным. Видимо, никак не мог решить, к какому пункту инструкции следует перейти теперь.
«Дурак», – подумал Русанов. Странно – он совершенно не чувствовал страха, хотя выражение лиц вошедших людей не предвещало ничего хорошего.
Пауза закончилась. Рябой справился со своим замешательством.
– Признавайся, сволочь, в своей контрреволюционной деятельности! – крикнул он, надсаживаясь.
– Мне не в чем признаваться, – быстро проговорил Русанов. – Контрреволюционной деятельностью я не занимался.
– Ах ты… – вызверился рябой и бросился вперед. Двое других не отставали. На Русанова посыпались удары. Он постарался оказать хоть какое-то сопротивление: защищал руками лицо, отскакивал, уклоняясь от ударов. Так несколько минут все метались по небольшой комнате туда-сюда. Но парней было трое, и все они обладали недюжинной силой и явно спортивной подготовкой, а Русанов, даже когда его называли еще не Александром Константиновичем, а просто Шуркой, никогда не мог похвастать ни особой физической силой, ни увертливостью, ни тем злобным куражом, который и сам по себе способен обеспечить победу в драке. Понятно, что не прошло и десяти минут, как он упал и оказался совершенно во власти своих палачей. Им, конечно, ничего бы не стоило тут же его прикончить, но на это, очевидно, они не имели приказа.
Его стали бить ногами, норовя попасть, конечно, в живот, а главное – ниже.
Пытаясь безуспешно защищаться или, вернее, прикрываться руками, Русанов, лежащий на полу, кричал (наивный человек!), чтобы вызвали какое-нибудь начальство.
– Ах ты… хочешь начальство? Сейчас получишь его!
На минуту парни оставили его в покое. Русанов торопливо перевел дыхание, вытер разбитый рот, потрогал языком зубы. «Пока целы…» – мелькнула мысль. Какое кошмарное слово: «пока»! «Неужели они и вправду верят, что я намеревался убить Сталина? Кто меня оговорил, хотел бы я знать? Но ведь главное, что это полнейшая чушь. Ну, придумали бы, что я хотел взорвать завод «Красная Этна», облисполком или городскую электростанцию, застрелить председателя обкома… А то – Сталина!!!» И тут один из парней вышел и быстро возвратился в сопровождении какого-то мужчины лет тридцати, одетого в форму НКВД.
– Вот тебе начальство, жалуйся!
Кем был этот мужчина? Русанов где-то видел его… Наверное, встретился с ним по пути в коридорах тюрьмы. Вновь пришедший ничего не говорил, безучастно смотрел на лежащего человека своими очень темными глазами. Отсюда, снизу, он казался Русанову необыкновенно высоким. Лицо его было бледно, но черт его знает, с чего он так бледен: то ли потрясен издевательством над неповинным человеком, то ли, может, у него чахотка или желудок больной.
Нет, вряд ли он озабочен судьбой жертвы избиения. У здешних обитателей каменные сердца. Скорее Кавказские горы потрясешь, чем их.
– Ну что, раздумал жаловаться? – Русанов почувствовал пинок в бок. – Тогда приступим, товарищи!
На него снова набросились.
Темноглазый человек вышел из кабинета и заботливо притворил за собой дверь. Бледное лицо его оставалось неподвижным и безучастным.
* * *Лидия всегда любила карты, пасьянсы, гадания, но в России это занятие было сущим дилетантством, а здесь стало профессией. Произошло это совершенно нечаянно, как бы само собой, и Лидии нравилось думать, что сама судьба ей наворожила.
