Джулия Гарвуд - Благородный воин
– Я Белвейн Монтрайт. – Достав белый кружевной платок, он вытер хлюпающий нос, после чего застыл в ожидании ответа.
Джеффри не меньше минуты молча смотрел на него.
– Я – твой барон. Можешь войти, – торжественно сказал он.
Он снова оперся о край стола и наблюдал, как Белвейн семенит к центру зала. Он так часто перебирал ногами и делал такие короткие шажки, что казалось, его лодыжки связывает невидимая веревка. Его голос не понравился Джеффри так же, как и походка. Он звучал визгливо, но с какой-то хрипотцой.
Барону бросилось в глаза, что между Белвейном и Томасом Монтрайтом не было ни малейшего сходства. Отца Элизабет он запомнил высоким живым человеком. И вот теперь перед ним на коленях стоял младший брат Томаса.
– Клянусь вам в верности, милорд. – Белвейн положил руку на сердце.
– Подожди, не клянись, – остановил его Джеффри. – Я не приму твою клятву, пока не выясню, что у тебя на уме. Встань!
Суровые слова возымели действие – по беспокойному блеску глаз барон заметил, что Белвейн напуган.
Джеффри подождал, пока он подойдет ближе.
– Многие обвиняют тебя в том, что здесь случилось. Расскажи все, что ты знаешь по этому делу.
Прежде чем ответить, щуплый человечек несколько раз судорожно втянул в себя воздух:
– Я ничего не знал о нападении, милорд. Услышал после того, как все произошло. И Бог свидетель, я не имею к нему никакого отношения. Никакого! Томас был мне братом, и я его любил!
– Странный способ оплакивать любимого родственника, – заметил Джеффри, и Белвейн явно сконфузился. – Добрые люди облачаются в черное, а на тебе что?
– Я надел самое лучшее, чтобы почтить покойного брата, – преодолев смущение, ответил гость и, проведя по рукаву пальцем, продолжал:
– Томас любил яркие туники.
Жгучая желчь отвращения вдруг подступила к горлу барона. Перед ним стоял не человек, а какой-то слизняк. Джеффри сумел сохранить бесстрастное выражение лица, но это далось ему с большим трудом. И чтобы не сорваться, он прошелся по залу к камину. Потом вернулся к столу и спросил почти учтивым голосом, будто приветствовал доброго друга:
– Вы ссорились с братом во время последней встречи?
Белвейн ответил не сразу. Глаза, как у загнанной в угол крысы, метнулись с барона на сидящего за столом рыцаря и снова обратились к Джеффри. Он, судя по всему, судорожно обдумывал, что сказать.
– Это правда, милорд, – наконец произнес он. – И теперь мне до конца дней предстоит нести в душе бремя сказанных брату жестоких слов. Мы расстались в сердцах, и в этом состоит моя вина.
– О чем шел спор? – Джеффри нисколько не тронули слезливые признания Белвейна – в его душе не зародилось ни малейшей крупицы сочувствия.
И Белвейн, в свою очередь, понял, что страстными речами не сумел пронять господина, и поэтому продолжал уже не таким драматическим тоном:
– Брат обещал мне дополнительные земли под посев, но каждый год под каким-нибудь незначительным предлогом отодвигал срок передачи. В остальном человек хороший, щедростью он наделен не был. Во время последней встречи я уже считал, что земли у меня в кармане. Был в этом уверен! Но Томас только водил меня за нос.
Лицо Белвейна пошло красными пятнами, а голос почти утратил хныкающие интонации:
– Я был сыт по горло его увертками и высказал все, что наболело на душе. Мы повздорили, и Томас мне пригрозил! Да-да, милорд, пригрозил единственному брату. Мне пришлось уйти. У Томаса был жуткий характер и, насколько мне известно, у него было много врагов. Очень много, – поколебавшись, добавил гость.
– И ты полагаешь, что один из этих многих убил его и всю его семью?
– Да. – Белвейн энергично закивал. – Уверяю вас, я не имею к убийству никакого отношения. У меня есть доказательства – в это время я находился далеко отсюда. Мои люди готовы это подтвердить, только позвольте им войти в замок.
– Не сомневаюсь, что у тебя найдутся дружки, готовые засвидетельствовать, что в момент убийства Томаса и его семьи ты был с ними. – Голос Джеффри звучал мягко, но глаза излучали холод.
– Да. – Белвейн немного расправил плечи. – Я невиновен и могу это доказать.
– А я и не утверждал, что ты виновен, – барон старался сохранить бесстрастное выражение лица. Ему не хотелось, чтобы гость понял, что он думал о нем на самом деле. Пусть тешит себя мыслью, что опасность миновала, тогда будет легче его поймать. – Видишь ли, я только-только приступил к делу.
– Понимаю, милорд. И уверен, что в конце разбирательства останусь свободным человеком. Может быть, даже хозяином Монтрайта. – От восторга Белвейн чуть не потер ладони, но вовремя сдержался. Все оказалось легче, чем он предполагал. Страшный на вид барон был на редкость простодушен.
Белвейн и не подозревал, насколько поспешны его выводы.
– Сын Томаса здесь, в Монтрайте, – возразил Джеффри.
– Ваше замечание совершенно справедливо, – поспешно поправился Белвейн. – Но коль скоро я единственный дядя мальчика, как только будет доказана моя невиновность в этом ужасном преступлении, я… то есть я хотел сказать, вы, вероятно, соизволите назначить меня его опекуном. Таков закон. – Последние слова он произнес с нажимом.
– Сестра мальчика тебе не верит, Белвейн, и считает, что виновен ты. – Джеффри, у которого все внутри кипело от ярости, внимательно следил за реакцией собеседника.
Но тот только ухмыльнулся.
– Ничего она не знает! Распустили девчонку! Будьте уверены, я ее приструню, когда вступлю в свои права опекуна. – Злобные нотки яснее слов говорили, насколько он не любит Элизабет. В этот миг Белвейн чуть не лишился жизни, но Джеффри все же удалось взять себя в руки.
«Глупый человек, – подумал он. – Глупый и слабый – опасное сочетание черт». А вслух произнес:
– Поаккуратнее, Белвейн! Ты говоришь о моей жене.
Предупреждение возымело должный эффект: краска моментально сошла с лица его собеседника, ноги Белвейна подкосились, и он чуть не рухнул на колени.
– О вашей жене?! Прошу прощения, милорд. Я вовсе не хотел… Все оттого, что…
– Довольно! – прорычал Джеффри. – Возвращайся к своим людям и жди, пока тебя вызовут!
– Мне не будет позволено остаться в замке? – В голосе Белвейна снова появилась плаксивость.
– Вон! – заревел барон. – Радуйся, что пока еще жив! Твоей вины я не исключаю!
Белвейн раскрыл было рот, чтобы возразить, но счел благоразумнее промолчать и, повернувшись, выскочил из зала.
– Боже, неужели это брат Томаса? – изумился Роджер. Рыцарь не мог сдержать отвращения.
– Труслив и начисто лишен совести, – заметил Джеффри.
– Что думаешь. Ястреб? Это он?
