Решад Гюнтекин - Птичка певчая
— Попроси, пусть меня никто не называет невестой. Обручённые девушки — это те, над которыми я всегда насмехалась, которых жалела больше всего в жизни. И вот теперь я одна из них. Мне стыдно, я готова провалиться сквозь землю. Я боюсь. Я ведь девочка. Впереди четыре года. К этому времени я подрасту, привыкну. Но сейчас пусть ко мне никто не относится как к невесте.
Получив наконец возможность говорить, Мюжгян отвечала:
— Хорошо, но с одним условием, вернее, с двумя. Во-первых, ты не станешь со мной сражаться, душить меня. Во-вторых, ты ещё раз повторишь мне, только мне, что ты его очень любишь.
Я прятала своё лицо на груди у Мюжгян и кивала головой: да, да, да…
Мюжгян сдержала своё обещание. Домашние и знакомые не говорили мне в лицо о моём обручении. А если вдруг случалось, что кто-нибудь начинал надо мной подшучивать, то тут же получал за болтовню по заслугам и умолкал. Но один человек всё-таки получил от меня пощёчину; к счастью, это был родственник, мой кузен собственной персоной. Мне кажется, оплеуха была заслуженная. Не дай аллах, если бы об этом узнала тётка Бесимэ… Что бы она со мной сделала!
И всё-таки надо сказать, жилось мне в особняке совсем не спокойно.
Так как положение моё возвысилось, в один прекрасный день мне вдруг отвели более красивую комнату, заменили занавеси, кровать, гардероб. И, конечно, я не смела спросить о причине подобного внимания.
Однажды нам предстояло поехать в экипаже на свадьбу в Мердивенкейю. Народу набралось довольно много, и я заявила:
— Сяду с кучером.
В ответ раздался хохот. Я покраснела и покорно полезла в экипаж.
Иногда, как и прежде, я ходила на кухню, чтобы стащить там горсть сушёных абрикосов или какие-нибудь фрукты. Противный повар подтрунивал надо мной:
— Что тебе надо, ханым? Скажи прямо. Тебе уже не подобает заниматься воровством.
Хотя мне никто ничего не говорил, но я уже не смела зазывать к себе в гости ребят с улицы. А чтобы в кои-то веки раз залезть на дерево, мне приходилось прятаться ото всех, дожидаясь темноты.
Но самым несносным был, конечно, Кямран.
Последние дни моего пребывания в особняке прошли, можно сказать, в том, что мы играли в прятки. Кузен искал случая поймать меня наедине, а я всю свою хитрость употребляла на то, чтобы помешать ему это сделать.
Я часто отказывалась от прогулок в экипаже, которые он мне предлагал. Если же он бывал слишком настойчив, я тащила с собой, помимо Мюжгян, ещё кого-нибудь и по дороге без конца болтала именно с ними.
Я не была уверена в Мюжгян: она могла начать какой-нибудь ненужный разговор или даже сбежать, оставив нас наедине.
Однажды Кямран сказал мне:
— Тебе известно, Феридэ, что ты делаешь меня несчастным?
Я не выдержала и спросила:
— Это теперь-то?
Вопрос был задан с таким комическим изумлением, что мы оба рассмеялись.
— Я бы хотел хоть раз от тебя услышать то, что ты говорила Мюжгян. Мне кажется, это моё право.
Я закатила глаза, притворившись, будто не могу вспомнить, о чем говорила с Мюжгян, подумала и сказала:
— Так. Но ведь Мюжгян девушка… И, если не ошибаюсь, ваша послушная раба. Нельзя каждому говорить всё, о чём мы с ней болтаем.
— Разве я каждый?..
— Не поймите неверно… Хотя вы мужчина женского типа, но всё-таки вы мужчина! А то, что говорится подруге, мужчине не расскажешь.
— Разве я не твой жених?
— Очевидно, мы расторгнем обручение. Вы ведь знаете, я терпеть не могу этого слова!
— Вот видишь, я был прав, назвав себя несчастным. Я даже не смею слова сказать, боюсь опять получить пощёчину. Но в моём сердце живёт чувство, которого я не ощущаю ни к кому, кроме тебя…
И тут я поняла, что вот-вот окажусь в западне, которой так умело избегала столько времени. Продолжи я разговор и дальше, у меня бы начал дрожать голос или я совершила бы какое-нибудь страшное безумство. Не дав Кямрану договорить, я бросилась вон на улицу.
Мне казалось, он побежит за мной. Но погони не последовало. Я замедлила шаг и обернулась. Кямран не побежал за мной, он сидел на плетёном диванчике под деревом. Я подумала: «Наверно, нехорошо с моей стороны так поступать…» И если бы Кямран взглянул на меня в ту минуту, он понял бы, что я раскаиваюсь, и, наверно, догнал, и тогда уже я не смогла бы от него убежать…
Кузен сидел на диванчике действительно с видом несчастного человека. Чтобы подбодрить себя, я сказала: «Коварный жёлтый скорпион! Я ещё не забыла, как ты бежал по этому саду за юбкой счастливой вдовушки! Я всё делаю очень правильно!»
Не могу не рассказать также о несчастье, которое приключилось со мной в последние дни каникул.
Обитатели особняка заметили вдруг, что один палец на правой руке у меня обмотан толстой повязкой. Тем, кто спрашивал меня, я отвечала:
— Пустяки. Обрезала чуть-чуть. До свадьбы заживёт.
Однако тётка обратила внимание, что я упорно не желаю показать ей рану.
— Несомненно, ты что-то натворила. Ясно, у тебя что-то серьёзное, раз ты скрываешь. Давай покажем врачу. Не дай аллах, разболится…
А случилось вот что. Однажды тётка послала меня к себе в спальню достать из гардероба, кажется, платок. Один из ящиков был приоткрыт, и в глаза мне бросилась изящная коробочка, обтянутая голубым бархатом. В ней лежало моё обручальное кольцо. Я не смогла побороть искушение полюбоваться им хотя бы минутку у себя на пальце. Дорого же мне обошёлся этот каприз! Как и опасалась тётушка, кольцо оказалось слишком мало и никак не хотело слезать с пальца. Ах, как я волновалась, тщетно пытаясь освободиться от него! Я даже пробовала стащить его зубами. Напрасный труд! И как я ни старалась, палец только распухал, и кольцо всё сильнее впивалось в кожу.
Если бы я призналась, родные сумели бы как-нибудь высвободить мой палец. Но чтобы меня увидели с обручальным кольцом? Какой удар по самолюбию! Тогда-то мне и пришло в голову забинтовать его. В течение двух дней при всяком удобном случае я запиралась в своей комнате, разбинтовывала палец и часами стаскивала кольцо. На третий день, когда я уже была близка к тому, чтобы, сгорая от стыда, признаться во всём тётке, кольцо вдруг само соскочило. Почему? Очевидно, за эти два дня я похудела от волнений и переживаний.
В последний день каникул я начала собираться в дорогу.
Кямран запротестовал:
— Зачем так торопиться, Феридэ? Ты могла бы ещё задержаться на несколько дней.
Но я не соглашалась, точно была самой прилежной ученицей, и заупрямилась, придумывая какие-то по-детски несерьёзные причины:
— Сёстры наказывали, чтобы я непременно явилась в первый же день занятий. В этом году с посещением будет очень строго.
