Карин Эссекс - Лебеди Леонардо
Может быть, Галеазз согласится выступить посредником между ней и великим живописцем?
Изабелла остановилась, обернулась к Галеаззу и взяла его руки в свои. Заглянула в глаза рыцаря — неужели Галеазз не исполнит желание прекрасной Изабеллы? — и промолвила:
— Я хочу встретиться с ним.
Лодовико предоставил magistro роскошные покои в старом герцогском дворце Корте-Веккьо. Предполагалось, что громадный двор замка художник использует для работы над конной статуей Франческо Сфорцы — отца Лодовико, великого кондотьера, своим мечом завоевавшего миланское герцогство.
— Сами увидите, что никакой статуи во дворе нет и в помине! — рассказывал Изабелле Галеазз. — Упрямое нежелание magistro доводить работу до конца выводит герцога из себя.
Всю дорогу до замка Галеазз продолжал развлекать Изабеллу историями о странных привычках художника. Оказалось, что magistro не ест мяса, потому что не хочет, чтобы его тело превращалось в «могилу для других живых существ». Он так ценит любую Божью тварь, что покупает на рыночной площади птиц и выпускает их на волю. В юности простой крестьянин родом с тосканских холмов — крошечной точки на карте, именуемой Винчи, — учился у флорентийского скульптора Андреа дель Верроккьо. Говорят, что однажды скульптор позволил Леонардо нарисовать фигуру ангела в своем «Крещении». Верроккьо хватило одного взгляда на ангела Леонардо, чтобы он навсегда отказался от работы с кистью и красками и целиком посвятил себя скульптуре. Изабелле также не следует ждать от художника особой учтивости.
— Хотя он непревзойденно изображает женские лица, что подтверждает портрет Цецилии Галлерани, magistro не слишком любит женское общество. В юности во Флоренции его обвиняли в сношениях с мужчинами-проститутками. Вероятно, поэтому художник и решил оставить город, ибо во всей Италии нет другого такого места, пожалуй за исключением Венеции, где злые сплетни так живучи.
Сейчас за ним повсюду таскается двенадцатилетний красавчик, от которого одни неприятности. Ему даже удалось залезть в кошелек одному из моих воинов, пока тот примерял костюм! Леонардо держит маленького демона за сына, хотя и называет его Салаи, что на тосканском наречии означает «сукин сын». Он наряжает этого негодяя в лучшие одежды и носится с ним, как с писаной торбой. Все вокруг говорят, что мальчишка — его любовник. Люди видят, что Леонардо наряжает своих слуг лучше, чем одеваются благородные господа.
— Он соткан из противоречий, — продолжал Галеазз. — Благороден, как голубь, и силен, как бык. Левой рукой сгибает подковы — той самой рукой, которой рисует и пишет!
От этого нагромождения фактов голова Изабеллы пошла кругом. Не успела она решить, что обо всем этом думать, как они добрались до покоев художника, и подмастерье сообщил, что хозяина нет дома.
— Вряд ли он вернется скоро, — промолвил худощавый юноша с кудрявыми волосами. Вероятно, юноша был не старше Изабеллы, но худоба и простая шерстяная накидка увеличивали разницу в возрасте. Подмастерье нервничал — ему не хотелось оплошать перед важными гостями. Он изо всех сил пытался произвести впечатление хорошо осведомленного о привычках хозяина слуги. — Мы никогда не знаем, куда он уходит и когда вернется.
— Где же он может быть? — спросила Изабелла.
— Да где угодно: ищет на городских улицах модели для своих картин, обсуждает с кузнецами качество бронзы или просто бродит в лесах за замком. Он говорит, что любит затеряться там, где легко постичь смысл сущего.
Подмастерье пригласил их войти, извинившись за бедлам, царивший внутри. Среди стольких незавершенных работ трудно было поддерживать порядок. Юноша попытался найти для Изабеллы кресло, но она уверила его, что не хочет сидеть. Кошки и цыплята бродили по полу, равнодушные друг к другу, словно из-за холода позабыли о своей природной вражде. Другой юноша, еще моложе первого, лениво пощипывал струны лютни. На руках его были кожаные перчатки превосходной выделки с отрезанными пальцами. Заметив посетителей, он перестал играть, однако Изабелла попросила его не останавливаться. Худощавый подмастерье разжег огонь.
— Это печь для обжига горшков и сгибания металла, — продолжил словоохотливый юноша, — ну и, само собой, огонь позволяет нам согреваться. Окна вырезаны в потолке, — показал рукой подмастерье, — чтобы свет падал под углом в сорок пять градусов — самым выигрышным для живописи, по мнению magistro.
А на этом чердаке, догадалась Изабелла, спят подмастерья. Громадные глиняные формы, вероятно части конной статуи, валялись где попало — там бедро, здесь голова. Стены покрывали рисунки. Некоторые Изабелла не смогла различить, в других узнала чертежи костюмов Галеазза и его рыцарей. В набросках рыцари в костюмах выглядели еще свирепее. Изабелла удивленно разглядывала рисунки: крылатые люди, наброски рук, ног, носов и ушей, а также машин, о назначении которых Изабелла не догадывалась. Математические вычисления размещались под каждым наброском.
— Magistro еще и математик? — спросила Изабелла.
— О да, ваша милость, magistro верит, что художник должен разбираться в природе всех живых существ и вещей, как если бы сам создал их. Творец должен жить в одном ритме со вселенной. Он считает, что математика — основа всех наук. Без математики нет перспективы, a magistro одержим идеей перспективы. Он заставляет меня изучать математику по вечерам, когда мы завершаем работу.
— Суровое воспитание, — заметила Изабелла.
Она подошла к большой картине, написанной на дереве и небрежно прислоненной к белой стене. Свет падал на лица, подчеркивая игру света и тени. Картина казалась недописанной. Простейшая сцена — мать и дитя. Вероятно, художник хотел изобразить Святую Деву с младенцем Иисусом на коленях. Глаза обоих были устремлены к цветку, который младенец держал в руке. Изабелла подумала, что никогда раньше ей не доводилось видеть подобного изображения этой канонической сцены. Ни мраморного трона, ни изысканных колонн, ни херувимов, ангелов и парящих голубей. Только тонкие нимбы над головами Святой Девы и Иисуса. Беззубая деревенская девчонка и ее круглолицее дитя. Изабеллу удивил выбор модели. Кем была эта девочка? Тосканской крестьянкой из времен его юности? Его собственной матерью? Странная картина. Мадонна казалась почти ребенком, совсем как Изабелла, только волосы последней были уложены по-взрослому. Обычно художники избирали моделью для Святой Девы богиню Венеру или самых прекрасных и добродетельных женщин в Италии, а иногда мертвенно-бледных, словно бесплотных, фламандских женщин.
— Если эту картину ему заказали, — прошептала Изабелла Галеаззу, — то наверняка заказчик откажется от работы.
