Жюльетта Бенцони - Сделка с дьяволом
— От вас, право, ничего не скроешь.
— Это неплохая мысль. Я не знаю, что произойдет на административном совете, когда я ознакомлю с вашей просьбой этих господ! Возможно, некоторые будут против. Но я сделаю все, что от меня зависит. Кроме того, вы дочь основателя нашего банка, мать его будущего председателя, и я не вижу причин для отказа вам в этом столь близко касающемся вас деле.
— Так у меня будет письмо? — воскликнула молодая женщина, не смея еще верить в свою победу.
— И сию же минуту. Я думаю, моей подписи будет достаточно.
Он достал из ящика стола лист бумаги с эмблемой банка, выбрал новое гусиное перо и принялся писать медленно и спокойно, как человек, осознающий важность составляемого документа. Затем, посыпав написанное песком, свернул письмо и запечатал. После чего позвонил в серебряный колокольчик, вызывая секретаря. Тот появился немедленно.
— Принесите мне тысячу луи! — приказал он. — Госпоже графине де Лозарг требуется эта сумма. Я сам составлю расписку в получении денег…
С этими словами он достал из папки другой лист бумаги, написал несколько слов и протянул перо Гортензии:
— Распишитесь, пожалуйста, графиня.
— Это большая сумма, — сказала она. — Я не просила…
— Знаю. Но необходимо все предусмотреть. Включая плохое настроение и даже королевскую неблагодарность.
— Для чего же в таком случае эти деньги?
— Потому что все покупается… и хорошо спланированный побег стоит недешево. Я надеюсь, вам не придется прибегнуть к этому крайнему средству, но, если будет такая необходимость… учтите, что ваш друг Видок — просто ювелир в подобного рода делах. А теперь позвольте дать вам еще один совет, на случай, если король не будет склонен вас выслушать.
— Но… прошу вас!
— Со времени Июльской революции, так изменившей нашу жизнь, во Франции появилась новая сила, с которой сейчас приходится считаться и которой король побаивается, поскольку не чувствует, что трон под ним достаточно крепок. Эта сила — пресса. Она подняла народ на восстание и не допустит, чтобы об этом забыли. Опьяненная своей новорожденной свободой, добытой на баррикадах, она пользуется ею вовсю в статьях и рисунках. Газеты не очень-то щадят короля, и хотя он правит недавно, а уже научился их опасаться. Если вы поймете, что партия проиграна, у вас останется последняя карта в лице прессы. Не забывайте об этом и обратитесь тогда ко мне.
Гортензии казалось, что у нее за спиной выросли крылья, когда она спускалась по прекрасной каменной лестнице, перил которой так часто касалась когда-то рука отца. С тысячью луи и рекомендательным письмом от банка, тщательно уложенным в портфеле, который она бережно прижимала к груди, ей казалось, ничто теперь не могло помешать достижению ее цели.
В радостном возбуждении она вернулась в домик на улице Энан, где ждала ее госпожа Моризе.
— Похоже, вы готовы пуститься на завоевание мира, — сказала ей старая дама, увидев ее золотистые глаза, сияющие как солнце.
Вместо ответа Гортензия заключила ее в объятия и расцеловала, затем объяснила:
— У меня теперь есть твердая надежда, дорогая мадам Моризе, и это стоит всех побед мира… Если бы я дала себе волю, мы бы закатили сегодня пир горой!
— В мои-то годы, дитя мое! — возразила старушка, поправляя сбившийся набок кружевной чепец. — Но кое-что мы можем предпринять вместе. Давайте помолимся за успех вашего оружия. Ведь завтра вам предстоит битва. И вам нужна поддержка…
Несмотря на уверенность, которую она вынесла из разговора с Луи Берне, на следующий день около трех часов Гортензия с замиранием сердца миновала чугунную решетку сада Тюильри под руку с Делакруа. И это вопреки всем стараниям художника поднять ее боевой дух во время завтрака наедине у него в мастерской.
— Может быть, мне надо было отвести вас в хороший ресторан, — сказал ей Делакруа, — но заговорщики обычно боятся любопытных ушей…
— А потом, вы же обещали мне кролика и яблочный пирог, — заметила Гортензия, улыбнувшись.
Они прекрасно позавтракали, но когда пришла пора выходить из дома, у Гортензии вдруг перехватило дыхание, как будто чья-то рука сжала ей горло.
— Мне что-то нехорошо, — сказала она. — Думаю, мне страшно.
— Чего вам бояться, ведь я рядом?
— А… вдруг король не придет?
— Будьте покойны. Нужна настоящая буря, чтобы он отказался от прогулки, в которой он видит один из лучших способов завоевать популярность. А потом, он всегда выходит с зонтиком.
— С зонтиком? Неужели он носит зонтик? В это трудно поверить!
— Да говорю же вам! Разве это не самая яркая принадлежность буржуазии? А у нас, дорогая моя, король — буржуа.
— А если он не заговорит с вами? Говорят, к нему нельзя подходить, пока он сам не подзовет.
— Верно, но мне кажется, король меня любит и, как только встречает, всегда здоровается. Вполне годится как знак приблизиться. Ну же, успокойтесь. Все будет хорошо.
— Когда он меня выслушает, у него, быть может, пропадет охота впредь здороваться с вами.
— Да что вы! С человеком, увековечившим его славу? В таком случае и вы перестанете здороваться с ним, ведь эта грязная история отнюдь не украшает королевскую власть!
По дороге в сад Тюильри молодая женщина все-таки сумела вернуть себе чуточку былой решимости.
Не то чтобы она боялась подойти к королю, просто от этой встречи зависело так много, что она не могла не чувствовать всей тяжести свалившейся на нее ответственности. Сумеет ли она спасти Фелисию, вытащить ее из тюрьмы до того, как она навеки будет погребена в застенках замка Торо?
В Тюильри было людно. Несмотря на холод, многочисленные посетители прогуливались по аллеям. Закутанные в меха женщины беседовали, сидя на скамьях, установленных вдоль аллей. За облетевшими верхушками каштанов виднелись белые фасады и серые шиферные крыши новых домов на улице Риволи. Дети играли в серсо, мяч или классы под бдительным надзором матерей в шляпах, украшенных перьями, или нянь в чепцах с лентами. Было холодно, но сухо, робкий луч солнца, радовавший парижан в эти последние дни декабря, и сегодня играл на медной банке продавца вафельных трубочек.
Не колеблясь, Делакруа повел Гортензию к большому круглому бассейну, блестевшему меж клумб и рассаженных в шахматном порядке деревьев. Придя туда, они принялись неспешно прогуливаться, подобно людям, у которых нет другой цели, как воспользоваться приятной погодой. Но Гортензия чувствовала, как заледенели ее пальцы, несмотря на перчатки и теплую муфту из черного бархата, подбитую горностаем, в тон шляпке, поля которой обрамляли ее прелестное личико. Делакруа занимал ее разговором, пытаясь снять напряжение, но она не слышала ни единого слова.
