Рэйчел Кейн - Принц Теней
Я покинул часовню с умиротворением и благочестием в душе, готовый простить все оскорбления, которые мне были нанесены… и естественно, прямо за углом часовни я столкнулся с тремя головорезами в цветах Капулетти. Это были весьма неприятные господа: наши враги нанимали для своих целей грубых и опасных людей. Они были гладко выбриты, но было очевидно, что у них больше опыта в применения бритвы для перерезания глоток, чем для бритья щек. Одежда у них была бедная, но на ней, по крайней мере, не было пока свежих следов крови – значит, сегодня им пока еще не удалось сцепиться ни с кем из лагеря Монтекки.
При виде меня и Бальтазара, одних, без сопровождения наших крепких друзей, они, вероятно, решили, что им послан подарок с небес.
– Синьор… – начал Бальтазар, но тут же смолк, ибо все было понятно и без слов. Мы попали в ловушку, это было очевидно. И с тяжелым вздохом Бальтазар расправил плечи и начал разминать их перед неминуемой дракой. Мой слуга был вооружен дубинкой и ножом – очень хорошим ножом! – я имел уже возможность убедиться в этом, но против этих троих убийц мы вдвоем были практически безоружны.
Я сделал шаг вперед, когда они начали окружать нас смертельным треугольником.
– Мир вам и вашему дому, – сказал я. – Если вы позволите нам пройти.
Человек, к которому я обращался, – их главарь, как нетрудно было догадаться, – одарил меня злобной гримасой, которая мало напоминала улыбку. Это был крепкий, смуглый здоровяк, волосатый и потный, один глаз у него был белый и мертвый, а через все лицо тянулся здоровенный шрам, по которому было понятно, каким образом он потерял глаз. Он плюнул мне под ноги.
– Пес Монтекки, – сказал он. – Я позволю тебе пройти через врата ада, а могу волоком протащить тебя туда, если угодно. Мне это будет совсем не трудно, а по пути я поджарю тебя на пылающих углях.
– Он хочет сказать, – услужливо перевел один из его спутников, – что принесет тебя в жертву.
– Да, я понял, – произнес я с легким поклоном. – Очень любезно с его стороны.
Я снова обратился к главарю:
– Я только что помолился, и мне не хотелось бы сбиваться с чистого пути истины так быстро. Не могли бы мы просто разойтись с вами в разные стороны?
– Пес, – заявил он с большим удовольствием. – Обгадился со страху, сучонок? – он снова плюнул мне под ноги, на этот раз подойдя поближе.
Бальтазар издал возмущенный возглас, и рука его сама собой потянулась к рукоятке ножа – он был возмущен не столько грубостью этого свинообразного подонка, сколько неизобретательностью и примитивностью оскорблений.
– Если вы хотите произвести должное впечатление, вам нужно попробовать придумать нечто более изысканное и не столь прямолинейное, – заметил я, все еще преувеличенно вежливо. – Например, вы могли бы сказать, что от моего вонючего дыхания собор может развалиться. Или что кто-кто украл половину моего остроумия, а вторую половину украл еще кто-то – и значит, у меня не осталось ничего. Или…
– Ублюдок. Полукровка. Отродье английской шлюхи, – прервал он меня.
Улыбка все еще не сходила с моего лица, но теперь она стала больше походить на оскал.
– Лучше, – кивнул я, – но все равно не соответствует стандартам вашего хозяина. Тибальт, например, утверждает, что имел ее.
– Я заставил ее поорать, – прохрипел эта свинья Капулетти и оскалил зубы в мерзкой ухмылке. – И тебя я отымею так же, голубок.
Я услышал, как звякнула сталь у меня за спиной, но не повернулся – мне не нужно было поворачиваться: дубинка Бальтазара с глухим ударом обрушилась на одного из негодяев, и тот издал визгливый вопль, прежде чем дубинка еще раз опустилась на его голову и послышался отчетливый хруст ломаемых костей.
Теперь наши силы были равны. Двое на двое.
– Что ж, теперь вам придется сдержать слово и поиметь меня во что бы то ни стало, – сказал я, все еще улыбаясь.
Главарь лихорадочно дергал свой меч, пытаясь достать его, а я, не торопясь, извлек свой меч из ножен и, не прилагая практически никаких усилий, парировал его неуклюжий удар и сделал выпад вперед, сохраняя безупречное равновесие. Меня, как и любого мальчика из богатой семьи, очень хорошо учили – много лет, с того момента, как я смог удерживать меч в руках: для того чтобы выжить – нужно было уметь хорошо драться. Но я умел кое-что еще: благодаря Меркуцио я много тренировался с наемниками, дуэлистами, скандалистами – людьми, у которых жажда крови находится на уровне инстинктов. И окровавленный, избитый, униженный… я учился.
Я немного отступил назад, уходя в сторону, и одновременно с этим достал свой кинжал. И прежде чем мой противник успел что-либо сообразить, я ударил сверху мечом, а снизу – кинжалом. Меч легко вошел в его плоть в районе ключицы, а кинжал скользнул между ребрами. Кинжал был просто для гарантии. Два лезвия почти встретились в его сердце.
Он уставился на меня с изумлением, словно вол, которого ударили молотом промеж глаз, даже не поняв сначала, что умирает. Я медленно вытянул стальное лезвие из раны, пока он не упал на меня, и отошел в сторону, чтобы не запачкаться в крови, которая хлынула из раны ручьем. Он все еще держал свой меч в руке, и я не сводил с него глаз, пока он не рухнул, бездыханный: слишком часто я видел, как мертвецы убивали живых, если живые ослабляли бдительность и отворачивались.
Хотел бы я сказать, что чувствовал ужас, или сожаление, или грусть, – но нет. Я ничего этого не чувствовал. Я чувствовал только… холод. В этом мире, холодном и бездушном, где нужно было выживать, отнять жизнь у противника означало не более чем возможность выжить. Я мог броситься в бой в порыве гнева, но я никогда не испытывал гнева во время драки. Только осторожность.
Итак, я дождался, пока жизнь окончательно покинула обмякшее тело моего противника, лежащее на булыжной мостовой, пнул меч, выданный ему Капулетти, так что тот улетел в сторону, и повернулся ко второму мерзавцу, который пытался достать своим мечом Бальтазара. Мы с Бальтазаром были опытными бойцами и хорошо понимали друг друга: он знал, когда нужно увернуться и отступить, и он сделал все как надо, а я бросился вперед, меч зазвенел, встретившись с лезвием меча моего нового противника, и этот звон был похож на сатанинский колокольный звон. Я сделал резкий выпад и заставил врага потерять равновесие – он споткнулся о выступающий булыжник, покачнулся и ударился плечом о каменную стену позади себя. Я прижал его к стене, лицом к лицу, и заглянул ему в глаза. Он казался смертельно напуганным.
Так и должно было быть.
– Твои приятели мертвы, – сказал я по-прежнему любезным, спокойным тоном. – Ты хочешь остаться в живых?
Он торопливо закивал. От него воняло чесноком и по́том, который градом катился по его побледневшему от страха лицу, и внезапно я ощутил жалость к нему. Он был еще молод – немногим старше меня и чуть моложе Бальтазара. Возможно, он мечтал о жизни, полной приключений и золота, а может быть – просто зарабатывал на хлеб для своей бедной матери-вдовы… Я не мог знать его мотивов и забот, но почему-то почувствовал какое-то странное родство с ним в этот миг.
