Нэнси Като - Все реки текут
Когда они пришли к следующей излучине, где было не так ветрено, Адам вдруг достал из нагрудного кармана лист бумаги.
– Прочти это, Дел…
Она взяла листок, исписанный короткими ровными строчками, и догадалась, что это стихи. Адам отвернулся и начал ковырять песок носком своего ботинка.
Все для тебя, любимая,
Все для одной тебя:
Месяца свет жемчужный,
Яркие краски дня.
Прочитав все, что было на листе, она воззрилась на него почти с благоговением.
– Чудно, Адам! Это ты сам сочинил?
– Да, у меня очень много стихов.
– Ты мне их покажешь?
– Может быть. Что ты о них думаешь?
– Я же сказала: они очень красивые.
– Но это некритический подход. Я хочу знать, может, что-нибудь в них не так?
– Ну-у… Мне кажется, не стоит писать «сверкание звезд». По-моему, это не очень удачно.
– Может, ты и права. Но не писать же «блеск звезд»! Звезды – не ботинки, чтобы блестеть.
– Наверное есть более подходящее слово! Может, «мерцание»?
– Ни одно из них не годится, – он довольно бесцеремонно отобрал у нее листок, из чего Дели заключила, что он вовсе не нуждался в ее критических замечаниях. Просто ему было необходимо показать – все равно кому – свои детища.
– У тебя есть при себе другие стихи? – спросила Дели, и он дал ей новый листок. Прочитав, она воскликнула.
– Они просто великолепны, Адам! Почему бы не показать их мисс Баретт?
– Как могу я это сделать, цыпленок? Все эти стихи написаны о ней!..
– О, Адам! – она восторженно всплеснула руками. – Ты хочешь сказать, что любишь ее?
Он мучительно стиснул зубы.
– Тебе не понять, как я ее люблю! – сказал он, не отрывая глаз от реки.
Дели села на песок, не в состоянии переварить это известие. Адам влюблен в мисс Баретт! Как это романтично! Он сочиняет для нее стихи, он чахнет, и только она, Дели, знает его тайну.
Девочка искоса взглянула на кузена: плотная фигура, здоровый румянец на щеках. Нет, не похоже, чтобы он так уж иссох от любовной тоски. Видно, заботы тетушки Эстер и его здоровый молодой аппетит спасают от губительного воздействия безответной любви.
– Я рада, что ты сказал мне, Адам! Это потрясающе интересно!
– Интересно? У меня в душе настоящий ад, – мрачно изрек он.
– Она прелесть, правда?
– Правда.
Оба глубоко вздохнули и стали смотреть за реку. Адам стоял, широко расставив ноги, подавшись вперед; Дели сидела на песке, опираясь на свою тонкую руку. Вместе они составляли выразительную группу: «юность, отдыхающая у кромки текущей мимо воды». Но они этого не знали. Солнечные лучи играли на их блестящих волосах – почти черных у Дели, каштановых с золотистым отливом – у Адама.
Внезапно солнце скрылось за тучу. Они будто очнулись от наваждения.
– «Кто-то прошел над моей могилой», – улыбнулся Адам, вспомнив любимое выражение матери, которое та повторяла всякий раз, когда на нее нападал безотчетный страх. Но Дели не приняла его шутки. Со времени кораблекрушения она постоянно помнила о том, что смерть не разбирает и может поражать молодых и полных сил наравне с немощными стариками.
Они возвращались с прогулки, ощущая вновь обретенную близость, связанные, точно новой религией, божеством.
Казенное судно «Мельбурн», занимающееся очисткой речного русла от топляков и коряг, пристало к берегу, чуть ниже фермы. Долгий оглушительный гудок поднял с постели Или, который прибежал на берег расстроенный, с заспанными глазами. Ему передали почту, и он побежал за яйцами, чтобы передать их в свою очередь на борт.
Адам и Дели спустились к месту причала. Капитан, богатырского вида мужчина, с седой лохматой бородой, пригласил их на борт. Для этого им нужно было лишь перепрыгнуть с выступающего из земли корня на нижнюю палубу, возвышающуюся над ватерлинией всего на один фут. Они осмотрели капитанскую рубку с большим рулевым колесом, до которого даже Адам не доставал головой; заглянули на чистенький камбуз, в колесный кожух с четырнадцатифутовыми колесами. На кормовой палубе им показали паровую лебедку и тали, с помощью которых вытаскиваются из воды коряги и бревна, могущие пробить судно и отправить его на дно.
Тем временем Или принес корзину с яйцами.
– Прямо с-под курей взял. Пришлось повременить, пока не снесет вот это, последнее, – балагурил старик, нагибаясь, чтобы взять почтовую сумку.
– Давай я отнесу, – вызвался Адам.
– Тогда отдашь миссис и деньги за яйца, – согласился Или. – А я пойду намешаю корм несушкам.
Знай Адам, что содержится в этой сумке, он бы швырнул ее в реку. А лежало там письмо на имя мисс Баретт с предложением места гувернантки на животноводческой ферме на крайнем северо-западе страны, районе, который она давно мечтала увидеть.
Она обещала Эстер побыть у них еще месяц, остающийся до сентябрьских каникул. Дальнейшая задержка сделала бы невозможным отъезд, так как на севере Австралии наступало жаркое время года.
Узнав эту новость, Адам сорвался с места и стремглав выбежал из комнаты. Это был конец! Когда он осматривал утром «Мельбурн», его смутное доселе намерение уйти из дома обрело большую определенность. Если надо, он будет работать даже палубным матросом! Теперь, когда мисс Баретт уезжает, жизнь здесь станет для него непереносимой.
Само слово «овцы» вызывало в нем отвращение. Невозможно себе представить ничего глупее, чем эти животные с их бессмысленными агатовыми глазами и стадным инстинктом, думал он. А овца с выклеванными вороньем глазами, облепленная копошащимися личинками мухи-мясоедки? Бр-р!..
Ко всему прочему, приближалось время стрижки, когда пушистые овцы, покрытые светло-бурой шерстью, будут превращены в стадо тощих, нескладных, клейменных дегтем созданий. Адам ненавидел процесс стрижки: панический страх глупых животных, судорожное брыкание овцы, когда неопытная рука захватит вместе с шерстью и кусок шкуры с мясом, запах овечьего помета и Ланолина… Нет, надо уходить заблаговременно.
Он бродил в полном одиночестве по берегу реки, слушая упоительное брачное кваканье лягушек, наполняющее ночь восторженными звуками. Низкий бас лягушки-вола, дисканты более мелких видов, а в качестве аккомпанемента – журчание текущей воды. Через два дня мисс Баретт уедет… Дороти!.. Он выкрикивал ее имя, запрокинув лицо вверх, к звездам, и они слушали неудержимо рвущийся из груди сдавленный крик. В кои-то веки они не казались ему равнодушными, эти холодные, мерцающие огни: они бились в унисон с его бешено стучавшим сердцем.
Звездам кричу, от любви опьянев,
Милое имя твое,
Небо кричит мне «Дороти!» в ответ.
Звезд пламенеет свет.
Когда он один, слова приходят сами собой, отливаются в строку стиха почти без всякого усилия с его стороны. А когда он попытается признаться ей в своей любви, он сразу сделается связанным, косноязычным школьником. О Дороти! Как можно позволить ей уехать, не рассказав, что он к ней чувствует? Впрочем, она знает это, она не могла не видеть, как вспыхивало его лицо, когда их пальцы случайно встречались во время урока.
