На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина
— Добрый день, фрау Маллер, так и знала, что вы дома, — улыбнулась приветливо Кристль. — Хотела познакомить вас с моей родственницей, фройлян Хеленой Хертц. Чтобы вы не подумали чего, когда она придет проверять квартиру вместо меня.
— О, фрау Гизбрехт, — расплылась в искусственной улыбке женщина. Ее глаза при этом остались холодными, взгляд быстро пробежался по лицу и фигуре Лены. — Как я рада вас видеть! Давно не встречались… с месяц вас не было видно, верно? Что-то со здоровьем?
— Две недели, — подтвердила Кристль, кивая словно в подтверждение своим словам. — Прихватило сердце. Моя кузина из Богемии… Она переехала после воссоединения [126] в Кельн вместе с семьей. К сожалению, я ее потеряла, а моя несчастная Лене потеряла мать. Томми! Будь они прокляты со своими бомбардировками!
— Какое несчастье! Сочувствую, моя дорогая! И вам, фройляйн, — покачалась сочувственно голова с бигуди. Лена с трудом сдержала нервный смешок, настолько было забавно видеть только одну эту голову в двери, когда остальное так и оставалось невидимым за дверью. — Слава Господу, он сохранил жизнь этой очаровательной фройлян! А как Вилли? Как поживает герр Людо? Как идут дела в аптеке?
Лене пришлось приложить усилия, чтобы не выдать лицом никаких эмоций, когда Кристль стала говорить о том, что они только недавно получили письмо от Вилли, и что тот вполне жив и здоров. Неужели немцы обманули ее, когда говорили о том, что младший сын пропал без вести? Неужели для того, чтобы завоевать ее доверие, они пошли на этот ужасный обман, когда их сын здравствует на Восточном фронте?
— Рвется в отпуск, чтобы поскорее жениться да сделать нам внучка на радость. Но все никак — сложно сейчас с этим. Если бы служил во Франции или Бельгии, на худой конец… Так нет же, занесла нелегкая в Россию! — ответила Кристль, а потом взглянула на Лену внимательно, давая взглядом понять, чтобы та молчала сейчас и ничем не выдала ни себя, ни ее.
Женщины еще недолго поболтали о карточках, о ценах, о том, что Дрезден заполонили донельзя остовки и военнопленные из Франции и Англии. Потом соседка скрылась в своей квартире, захлопнув дверь, а Кристль повернулась к другой квартирной двери, напротив. Дернула ручку с шумом, сначала постучала ключами по замку — один длинный и один короткий, затем стукнула костяшками в косяк двери одним коротким и зазвенела нарочито громко ключами в замочной скважине. Толкнула дверь в квартиру и прошла первой, поманив за собой Лену.
— Постарайся не шибко стучать каблуками сейчас, — прошептала Кристль девушке. — Ступай одновременно со мной, чтобы не испугать их. А лучше постой у двери и не шевелись пока.
В квартире было пусто на первый взгляд. Пахло чем-то неприятным, несмотря на лавандовые саше, которые были разложены во всех трех комнатах. Кружились пылинки в своем замысловатом танце, поблескивая в лучах солнечного света. А тишину нарушали только приглушенные звуки музыкальной радиопередачи в соседней квартире да редкие детские выкрики со двора, где, как заметила Лена, развлекалась играми ребятня. Эти крики стали громче, когда Кристль решительным шагом прошла к окнам, задвинула плотные шторы, но при этом распахнула створки окон настежь, впуская и другие звуки улицы — шум двигателей проезжающих машин, тихие голоса прохожих, далекое треньканье трамвая. Затем она прошла к этажерке, на которой стоял граммофон, и опустила иглу на пластинку. Квартиру тут же наполнил мурлыкающий голос певички, поющей задорную песенку. И только потом Кристль шагнула к высокому дубовому шкафу, распахнула дверцы и, раздвинув в стороны вешалки с одеждой, постучала в заднюю фанерную стенку. Снова определенный ритм — два коротких, один длинный и два коротких.
Задняя стенка отъехала в сторону, открывая взору небольшое пространство чулана или встроенного шкафа, который когда-то был превращен в тайное укрытие. Первым вылез осторожно темноволосый молодой человек лет, едва перешагнувший пору совершеннолетия. Потом он помог выбраться сестре, женщине лет двадцати пяти — тридцати. У них была типичная внешность евреев, по которым нацисты безошибочно определяют тех — широкий и высокий лоб, узкое лицо, крупный и длинный нос. Они оба по очереди крепко обняли Кристль и забросали ее вопросами шепотом, но при этом постоянно косились тревожно на Лену, по-прежнему стоящую в дверях комнаты.
— Тихо, не так сразу, дети, — оборвала их вопросы Кристль и поманила Лену подойти ближе. — Это Лена. Теперь она будет приходить сюда. Лена, это Эдна и Матиус Мардерблаты, я рассказывала тебе о них. С их семьей ты уже знакома.
По предупреждающему взгляду Кристль Лена поняла, что молодые Мардерблаты не знают о том, какая участь постигла их мать, отца и других братьев и сестер. Позднее, когда они спросили о письмах от родных, а Кристль посетовала на свою забывчивость и увела разговор в сторону, стало ясно, что ее догадка была абсолютно верна.
Они пробыли в квартире на Камилиенштрассе не больше двух часов — торопились на поезд, чтобы вернуться обратно во Фрайталь до заката. Этого времени было одновременно и мало, и много для людей, которые почти безвылазно сидели в убежище за шкафом. Только во время таких коротких визитов они получали возможность наспех воспользоваться ванной комнатой, чтобы смыть с себя пот и грязь, и наконец-то пустить воду в уборной. Теперь Лена понимала, что за неприятный запах еле уловимо был в квартире, приглушенный запахом лаванды. И ужаснулась, понимая, как это было тяжело, наверное, для молодых Мардерблатов жить вот так, добровольными узниками, на протяжении долгих лет. В полной тишине, боясь выдать себя звуком, взаперти в темной квартире и в большинстве времени практически без движения.
Наверное, поэтому все время, что Лена провела в квартире на Камилиенштрассе, чувствовала на себе тяжелый взгляд Эдны. Сначала она решила, что молодая женщина недовольна, что Кристль отдала ее наряды, часть из которых была абсолютно новой. Настоящее богатство — два чемодана! У самой Лены до войны было всего три платья, несколько блузок и юбок — весьма аскетичный гардероб, в сравнении с тем, что остался от Эдны. А когда все же решилась неловко спросить, не против ли хозяйка, что Лене пришлось взять ее вещи, Эдна только рассмеялась тихо с какой-то странной интонацией в ответ:
— Носи хоть все! Они и так лежали без дела столько лет. Я только рада, что их достали из чемодана на свет. Хоть у них есть такая возможность, — Эдна помолчала немного, а потом продолжила уже без прежних резких ноток решительно. — Забирай всю одежду. Если я выйду отсюда, я не хочу брать в свою новую жизнь ничего из старой. Ничего из вещей. Только своих родных. Если Бог даст.
Перед уходом Кристль еще раз проверила запасы еды, которые принесла с собой, и попросила Матиуса заткнуть пробками сливы раковин в кухне и ванной комнате и набрать в них воду.
— Лишняя никогда не будет, — приговаривала она, когда наблюдала за тем, как паренек выполняет ее распоряжение. Лена в это время заменяла саше из лаванды новыми, со свежим запахом, который наполнил тут же воздух, едва наглухо закрыли окна. Словно снова закрывая эту квартиру от всего мира, который по-прежнему жил за оконным стеклом, когда внутри этих стен время застыло на одной отметке.
— Вот, возьми, Матиус. Это на всякий случай, — вдруг у самого порога задержалась Кристль, чтобы достать из кармана небольшие ампулы с маленькими кристаллами, которые Лена сперва приняла за мелкий сахар. Говорила она шепотом, еле-еле слышно, ведь теперь в квартире стояла прежняя тишина. Их она вложила аккуратно в ладонь паренька. — Не открывай, если не уверен, и держи подальше от влаги. И не отдавай Эдне. Мне не нравится ее настроение.
— Лучше бы ты принесла мне пистолет, Кристль, как и обещала. Чтобы я мог хотя бы кого-то убить из них, если что-то случится, — недовольно скривил рот Матиус, но ампулы спрятал в кармане. Кристль проследила взглядом, как он скрылся в шкафу, дождалась полнейшей тишины и только тогда шагнула за порог, поманив за собой Лену.
