Яна Долевская - Горицвет
— На этот счет не сумлевайтесь. Бедный… Их-то милость… — Сом опять прыснул со смеху, но мама снова не поняла причины его веселья, снисходительно посчитав его, видимо, каким-то внезапным приступом дураковатости.
— На их счет вы не думайте, — заметил Сом, успокоившись. — Они-с никакой нужды не знают, ни в харчах ни в прочем довольстве. Казенной стряпней брезгуют, так кормятся за свои. Я им кажный день доставляю с Вилки все, чего они ни пожелают. Так поди ж ты, как городские лавки позакрывались, они-с, почитай, на всю тюрьму теперь съестной припас закупают. И сам господин Лягушкин за это обещает им снисхождение при водворении, как они выражаются, законного порядка. Ну а на счет здоровья, тут и вовсе беспокоится не о чем. Они-с кажное утро холодной водой велят себя поливать и часа по два-три колотят меня толстыми перчатками, смеются, велят уворачиваться, а сами так и норовят всадить мне промеж глаз. А тут еще выдумали обучить меня как следует на шофера. Чтобы, то исть, я управлялся единолично с ихним авто и возил их милость, куда им заблагорассудится.
Услыхав про авто Юра чуть не подскочил на стуле.
— Значит, автомобиль тоже в тюрьме, — восторженно воскликнул он, забыв, что ни в коем случае не должен встревать в разговоры старших. — Я хотел сказать, тоже… он… там…
— Юра, — прервала мама, — пожалуйста, не забывайся. Твой вопрос вовсе не уместен, тем более, что наш гость…
— Да ну отчего же, — протянул Сом густым басом, и вкусно хрумкнул сушкой. — Сынишка ваш, сударыня, в самую точку угодил. Авто их милости, как есть, вместе с ними тепереча под арестом. Содержится в тюремном дворе под строгим надзором. Чтобы, значит, их милость ни в коем разе не удумали без особого разрешения ездить. Ну, так они-с и не ездят будто бы. Будто бы по закону, потому как заверили господина Лягушкина, что казенных правил нарушать не намерены и будут вести себя тише воды ниже травы. И вот вздумали, понятно что от скуки, да оттого, что охота им посмеяться и над Лягушкиным, и над ихними порядками, да и самим развлечься, вздумали стало быть, обучать меня езде на ихней машине. Уже, признаться, не в первый раз. Возил я их милость однажды. Ну да тот раз он как бы не в счет, потому как я был тогда точно не в своей воле, а нынче они-с хотят, чтобы я сам, как есть, без всякого ихнего содействия научился водить энту проклятую железяку. И вот, акурат вчера после обеда, расположились мы этак посреди двора, и их милость и говорят мне…
Юра не заметил, как перестал слушать. Мысленно он сам оказался посреди этого самого двора, со всех сторон запертого тюремными стенами, увидел стоящий на нем сверкающий, окруженный чем-то наподобие радужного сияния грэф и штифт, и почувствовал, как чьи-то сильные руки, подхватив, опустили его прямо в шоферское кресло, благородно пахнущее дорогой кожей и бензином. В этот миг его сердце словно бы остановилось, дыхание замерло и непередаваемое сказочное блаженство нахлынуло из самого потаенного уголка души. Юра зажмурился. Ах, если бы его тоже посадили в тюрьму, какое это было бы счастье. Тогда, конечно, он уговорил бы Грега научить искусству вождения автомобиля его, Юру.
В конце концов, зачем этому толстокожемуо здоровяку Сому, такому огромному, что он наверняка с трудом помещается в автомобильном кресле, учиться водить машину? Ведь он совершенно не понимает, не может понять, какое прекрасное, не сравнимое ни с чем творение человеческих рук, какое высокое достижение инженерного гения, представляет собой автомобиль. У Сома нет и не может быть такого чувства, подобного восторгу первооткрывателя неизведанных стран, какое испытывает Юра, когда представляет себя за рулем автомобиля. И наконец, Сом вряд ли когда-нибудь добьется такого мастерства в вождении, которого несомненно достигнет Юра, потому что сейчас он сильнее чем когда-либо уверен — ему на роду написано быть великим автогонщиком. И конечно, это вопиющая несправедливость, что совершенством, заключенным в стенах городской тюрьмы, пользуется какой-то невежественный Сом, и что Юре при всем желании не дано в ближайшее время угодить за решетку.
— … вот и судите сами, сударыня, как устроились там их милость, — услышал Юра, отрываясь от своих мыслей.
— Да, разумеется, — ответила мама почему-то очень сдержанно и серьезно.
— Вот и я про то же. Они-с нигде не пропадут, хошь в тюрьме, хошь в самой преисподней, — сказал Сом, благодушно умиляясь такой удивительной способности Грега, — на то они и их милость, как говорится. Ну да они мне вовсе не о себе велели тут байки перессказывать. Они-с, сударыня, о вас шибко волнуются.
— Передайте мсье Грегу мою искреннюю признательность и благодарность, — ответила мама с прежней строгостью.
— Да я не о том, — возразил Сом, перевернув кверху дном пустую чашку. «И как только он не лопнул», — подумал Юра, попробовав вспомнить сколько чашек чая выпил их прожорливый гость. Вспомнить не удалось. Размышления об автомобиле, оплетаясь вокруг слов и самой медвежьей фигуры Сома, мешали Юре сосредоточиться на подсчетах.
— Я ить, сударыня, говрю, что надо бы вам поскорее отсюда, из вашего, то исть, дома, съзжать. Огонь-то, слышь, с вашего конца подходит. Вон уж вся Знаменская колоколами гудит. А коли пожар на Егория перекинется, вам и вовсе будет не выбраться отсюда. Вот их милость и велели мне, то исть, пока еще время есть, перевезти вас с вашими ребятками на Вилку. Там пока спокойно, и лодчонка там у меня справная припрятана. Доставлю на другую сторону при первой тревоге. А пока что там и остановиться есть где. У их милости в наилучшем тамошнем доме свои комнаты имеются. Стеснены не будете, уж точно. Опять же, съестного там в полном достатке, и я для вас, с дозволения их милости, добуду, сколько пожелаете. А? Как вам такой оборотец? — спросил Сом, добродушно вскинув голову.
— Я весьма признательна и вам, и месье Грегу за доброе участие, — проговорила мама, — но, боюсь, не смогу принять вашего предложения.
Сом полураскрыв от удивления рот, уставился на маму. Мама посмотрела в его часто заморгавшие медвежьи глазки, оглядела все его большое веснусчатое лицо, замершее точно от испуга, и улыбнувшись, добавила совсем другим тоном.
— Вы, Сом, не должны на меня обижаться. Я ни при каких обстоятельствах, даже перед лицом самой явной опасности, не поеду сама и не позволю везти своих детей в место с такой одиозной репутацией, какую имеет Вилка. Тем более, не стану там жить, пользуясь благотворительностью весьма сомнительного свойства. Ну и наконец, даже если бы надо мной не давлели соображения такого рода, я не смогу выехать отсюда до тех пор, пока из деревни не вернется моя младшая сестра.
