Марина Струк - Мой ангел злой, моя любовь…
Он не мог быть в ином месте, а не в Милорадово. Мысли постоянно возвращались сюда, в эти земли, требуя от тела того же самого. И он не мог находиться здесь. Совершенно не мог. Андрей отчетливо понимал это, ступая через лес, стараясь не отставать от бегущих впереди собак, которых взял с собой на прогулку. Этот дом, в котором многие комнаты по-прежнему хранят воспоминание о ее присутствии. Оранжерея, которую управитель полностью восстановил в прежнем виде, до того, как Андрей успел напомнить о том, чтобы ни в доме, ни в саду не было роз светло-розового оттенка. Парк, аллеи которого так знакомы, которые до сих пор хранят воспоминание об их прощании. И эта тропинка лесная, ведущая от парковых аллей в лес и далее, на которой он впервые поцеловал Анну, нагнав ее в утро дуэли.
Сердце тогда, казалось, стало таким огромным в груди после того, как смерть снова обошла стороной, не позволила пуле гусара даже капли крови пролиться. И как всегда после того, как побывал на самом краю, остро чувствовалось все кругом: ослепительный свет солнца, ароматы леса, чувство, пробудившее душу после долгого сна. Он помнил, как шел по ее следу, петляя среди стволов, отводя ветви от лица. Не в силах отвести взгляда от русоволосого затылка, неприкрытого шляпкой, от хрупкой шеи над круглым воротом легкого платья, от края шали, скользящего по мокрой от росы траве. И он знал еще тогда, когда ступил в лес, заметив девичий силуэт среди зелени, распознав сердцем, а не слухом ее тихий вскрик, знал, что не отпустит ее от себя, пока не коснется губами ее губ. Мысль об этом так настойчиво и громко билась в голове в ритм стуку сердца, затмевая все доводы рассудка.
Андрей обернулся к парку буквально за какую-то долю секунды до звонкого лая борзых, чей игривый бег между деревьев лесных был потревожен появлением чужого. Собаки быстро выбежали из леса на дорожку и, словно соревнуясь друг с другом по-прежнему, побежали к двум женским фигурам, чтобы узнать, чего ждать от тех, но повинуясь резкому оклику хозяина, вернулись к его ногам.
— Вам не стоит бояться их, — произнес Андрей, успокаивая женщин, после обмена короткими приветствиями, когда приблизился к ним, стоявшим у самого начала залесной аллеи. — Они не злобливы совсем. Зазря зубы не покажут.
— Я знаю, — улыбнулась легко Анна, касаясь кончиками пальцев затылка одной из борзой. — Медор — лучший из всей своры отца…
А потом вдруг смутилась, поняв, что ее фраза могла быть воспринята, как намек и укор, что Андрей пользуется не только собаками, некогда принадлежавшими ее семье, замолчала, ощущая неловкость. Впрочем, эту самую неловкость она несла в себе еще от флигеля, понимая, как может быть расценено ее смелое поведение нынче.
— Но вы правы, — она опустила взгляд на собак, переступающих с лапы на лапу нетерпеливо у сапог хозяина, а потом не могла не взглянуть на сильную руку, удерживающую тех подле себя. — Я действительно побаиваюсь собак. Хотя и люблю охоту. Меня еще в малолетстве прикусила играючи одна из собак своры. Даже не собака, щенок… С тех пор не могу без опаски быть подле них. Перепугалась тогда сильно.
Андрей тут же махнул рукой, подзывая к себе одного из дворовых, что возились в этот солнечный день в парке, убирая пожухлую траву и обрезая старые сухие ветви с кустарников, передал тому собак, чтобы тех отвели на задний двор на псарню. И Анна склонила голову в коротком благодарственном поклоне.
— Прошу простить меня за то, что нарушила уединение ваше, — проговорила она и направилась по аллее, делая вид, что продолжает то, ради чего и оказалась здесь в парке, далеко от флигеля — притворяясь, что просто прогуливается.
Андрей позволил ей отойти на несколько десятков шагов, так далеко, что Анна даже испугалась, что ошиблась в своих расчетах, и он не пойдет за ней. Но потом расслышала, как тихо зашуршал гравий под сапогом, когда он нагнал, а после пошел подле нее. Они так и ступали далее — на расстоянии шага друг от друга по залесной аллее, прочь от леса и той самой тропки, на которую каждому из них хотелось обернуться, а потом взглянуть на своего спутника по прогулке. Чтобы убедиться, что тот все еще помнит и то лесное утро, и тот первый поцелуй.
Но все шли и шли по аллее, не оглядываясь, молча, впервые за время наслаждаясь теплом весеннего дня и солнечными лучами. На виду у работающих в парке дворовых, в сопровождении Глаши, ступающей в нескольких шагах позади. Но в то же время — будто наедине друг с другом.
— Как здравие мадам Элизы? — первым прервал молчание Андрей, стараясь не косить глаза на пряди у ее лица, на эти тонкие русые волны, в которых так красиво играл солнечный луч. — Надеюсь, есть изменения?
— Благодарю вас, доктор Мантель обещался, что к концу месяца она выправится полностью, — небольшая ложь, прибавленная к тому обману, в котором, как ей уже начинало казаться, она скоро утонет, как топи болотной.
Нет, мадам Элиза действительно простудилась в то памятное путешествие из Гжатска в Милорадово, отчего они не принимали никого до самой Пасхи. Даже Андрею, пришедшему к порогу флигеля на следующее утро после приезда в Милорадово, пришлось отказать. Анна тогда наблюдала за тем, как он медленно уходит прочь от дома, аккуратно вышагивая по дорожке, и пыталась унять свое неудержимое сердце, заколотившееся в груди при одном только упоминании имени Оленина.
То чувство, проснувшееся в ней при одном только взгляде на него тогда, в Гжатске, не желало никак уходить, как она ни пыталась задавить его, как обычно пыталась забыть ночные грезы при первых лучах утреннего солнца. Даже цепкие пальчики Сашеньки, вцепившиеся в подол ее платья, даже его нескладная пока речь и неловкая игра с деревянными лошадками и солдатиками, не заставили забыть о том сожалении, что терзало душу теперь. Она поступила верно тогда, уговаривала себя мысленно Анна, наблюдая, как Пантелеевна с прибаутками пытается накормить своего питомца кашей. Ее жизнь должна быть посвящена только Сашеньке, и никому иному, даже о себе она должна позабыть ради его счастья.
Но отчего так больно было наблюдать, как проходит по самой дальней аллее парка Оленин к лесу на прогулку с собаками? Злясь и на него за этот крюк, удлиняющей изрядно его путь до лесной тропы, и на себя — за то, что ждала его появления, стоя у окна. Отчего так хотелось порой придвинуть к себе «бобик» и выплеснуть на бумагу то, что терзало ее душу сейчас? А потом послать Дениску к усадебному дому и не вернуть его от самого порога, позволяя донести до адресата послание. Или отдать то самое неотправленное письмо, которое столько раз перечитывала за эти годы, жалея, что вернула его письма.
