Джудит Тарр - Дочь орла
Утром она злилась на себя, как будто была виновата. Феофано ничего не говорила ей, словно о чем-то догадалась. Аспасии больше не снился Деметрий. Но она не могла перестать думать о презренном мусульманине. Она думала о нем с восхищением.
Она пыталась уговорить себя. Разве она не видела арабских врачей в Константинополе? Один из них, Абд аль-Рахим, некоторое время обучал ее арабскому языку и медицине. Он был евнухом, а этот — со всей очевидностью, нет. Вот, собственно, и вся разница!
Со стыдом ей пришлось признаться себе, что разница была, может быть, не в них, а в ней. Абд аль-Рахим был для нее учителем и в общем-то случайным знакомым, и ей никогда не пришло бы в голову интересоваться, что он о ней думает. А этот… он захватил все ее мысли. Она беспрерывно думала о нем. Она хотела видеть его. Она хотела доказать ему, что он не смеет не уважать ее. Он не смеет думать, что она просто какое-то недостойное его внимания существо женского пола. Как одержимая, она вела с ним воображаемые беседы и доказывала ему, что заслуживает уважительного отношения. Чем он так уязвил ее?
Она не спрашивала о нем Герберта. Герберт иногда упоминал о нем, но очень редко. У него было много других тем для разговора. Его занимала, как, впрочем, и всех, предстоящая свадьба. Папа и император, годы учения в Галлии, Испании и Риме, аббатство в Ориньяке, многочисленные друзья, которых он приобретал везде, где ему ни приходилось бывать. У него был просто талант к дружбе. Вот и сейчас он приобрел нового друга — монаха из Реймса. К тому же он оказался логиком, которого давно искал жаждущий знаний Герберт. Этот Жеранн заведовал архиепископской школой при Реймском соборе. В Галлии можно было учиться только при соборах и аббатствах; других учебных заведений не было в этой варварской стране. Жеранн звал Герберта с собой в Реймс, чтобы преподавать математику в обмен на получение знаний по логике.
— Не скажу, чтобы он был особенно сообразителен в науке чисел, но он хочет пополнить свое образование, а я — свое. Когда я увижу, что мой принц женился на своей царевне, я отправлюсь в Реймс. Святой отец отпускает меня, и император разрешил ехать.
Он был так счастлив, что казался красивым. Аспасия была рада за него. Свое огорчение по поводу предстоящей разлуки она скрыла. У нее не было таланта Герберта легко завязывать дружбу. Она была не очень доверчива и откровенна, но если уже с кем-то дружила, то готова была отдать своему другу все. Она могла пересчитать их по пальцам: Феофано. Лиутпранд и теперь — Герберт. Что делать, если у нее не было этого дара! Но когда друзья ее покидали, как это всегда случается, и уходили, кто в Реймс, кто в могилу, она не могла легко с этим смириться.
Надо научиться. Надо научиться смиряться с этим, может быть, тогда она сумеет смириться со своей судьбой: со смертью Деметрия, гибелью ребенка, бесплодием, безнадежностью. У нее ведь есть Феофано, и она будет у нее всегда. Феофано ей это обещала, а она умеет держать слово.
До Пасхи оставалась неделя, но лил беспрерывный дождь. Такая погода была совсем не обычна для римского апреля, и казалось, что зима заблудилась и вернулась не в свое время. Люди держались поближе к жаровням, а те, у кого в доме была такая благодать, как паровое отопление, снова пустили его в ход.
Монастырь, где жили приехавшие женщины, был построен так давно, что в нем было водяное отопление, но монахини им не пользовались. Как-никак это было языческое удобство, и христианкам не пристало ублажать себя языческим комфортом. Гостьям выдали жаровни, но они не могли победить промозглую сырость.
— Прямо как дома, — сказала Аспасия, стуча зубами и пытаясь раздуть затухавшие угли. Хотя по дороге в папский дворец и обратно их прикрывали от дождя балдахином, это помогло мало. От этого косого дождя с порывистым ветром могли защитить только стены. Они вернулись продрогшие и промокшие до костей.
Феофано долго не могла унять дрожь. Служанки сняли с нее насквозь пропитанные водой шелка, переодели в теплое шерстяное платье, распустили влажные волосы. Аспасия, занятая разведением огня, бросала на нее тревожные взгляды. Похоже, ей весь день нездоровилось: она была бледнее обычного и какая-то слишком тихая.
Аспасия не стала спрашивать, не заболела ли она. Конечно, Феофано никогда бы не призналась. Когда угли, наконец, разгорелись и стали распространять тепло, Аспасия придвинула стул поближе к жаровне и заставила Феофано сесть на него. Феофано даже не пыталась возражать. Аспасия положила ладонь на ее лоб. Лоб горел, как в огне, а она вся дрожала.
Даже за то недолгое время, что она провела в Риме, Аспасия поняла, что такое римская лихорадка. Она рождалась в болотах. Римляне или умирали от нее в детстве, или упрямо доживали до старости. Приезжие просто умирали. Германцы мрачно шутили, что, если на них и не свалятся обломки древних римских стен, то уж лихорадка точно свалит с ног.
Аспасия не позволила себе поддаться панике. Свадьба должна была состояться в первое воскресенье после Пасхи. Этот брак значил очень много для обеих сторон, и для Запада, и для Востока. Феофано должна быть здоровой и полной сил в этот день. Она должна подарить своему неопытному юному королю наследников, которые ему так нужны.
Аспасия закутала Феофано в одеяла, Феба уговаривала ее выпить вина с медом. Та капризничала и упрямо отказывалась. Аспасия решительно вышла.
Брат Герберт устроился удобно: комната у него была маленькая, жаровня большая, и было почти тепло. При свете лампы он писал письма для императора. Он не выказал неудовольствия тем, что Аспасия отвлекла его, хотя бывшие в комнате два монаха и писец из папской канцелярии тоже смотрели на нее неприязненно. Она не обращала на них внимания.
— Можешь ты мне срочно найти мавра? — спросила она.
Герберт удивленно поднял брови, но, как она и надеялась, был слишком умен, чтобы задавать лишние вопросы. Он моментально отложил перо, закрыл чернильницу, убрал бумаги со стола. Он спросил ее, когда они уже поспешно шли по коридору:
— Твоя госпожа?
— Лихорадка, — ответила Аспасия.
Герберт ускорил шаг.
Где они разыскали мавра и что было после того, как они его нашли, Аспасия позже никак не могла вспомнить. Казалось, прошла целая вечность, но, когда они шли в монастырь, небо оставалось таким же тусклым и серым.
С сестрой-привратницей чуть не вышла заминка. Она бы, пожалуй, и пустила монаха, но Герберт уже откланялся и поспешил вернуться в свою теплую комнатку к императорским письмам. Но мавр в тюрбане, трясущийся от холода почти так же, как Феофано, поверг сестру-привратницу в полное недоумение. Аспасия развеяла его просто: она остановилась в воротах и придержала створку, пока он не прошел. Она не слышала увещеваний сестры-привратницы.
