Юрий Колесниченко - Роксолана Великолепная. Жизнь в гареме (сборник)
Когда Роксолана умерла, Сулейман был безутешен и плакал на глазах своих подданных. Он не боялся потерять их уважение. В этот момент он не мог думать о своем величии. 15 марта 1558 стало для него черным днем — остановилось сердце любимой. Конец безмерной любви, сильной страсти. Ушла из жизни великая султанша, необыкновенная женщина. Сообщая об этом, послы европейских государств выражали уверенность в том, что изменений в политике османов не будет. Ведущие посты по-прежнему занимали люди Роксоланы, которые должны были обеспечить ее сыну путь на султанский трон.
Сергей Дяченко
Бархат и сталь. Киноповесть о славянской султанше[3]
Свадебная процессия направлялась к церквушке, стоящей на холме. Случилось это в жаркий летний день на окраине городка, который утопал в яблоневых садах, купался в тихой реке Липе. На горизонте зеленела полоса леса, а перед ней раскинулись поля созревшей пшеницы, улыбающиеся небу синими васильками. Слышны свадебные песни…
Шел 1520 год. Праздновали в Рогатине, неподалеку от Львова.
Невеста — пятнадцатилетняя Настя Лисовская в белом подвенечном платье поражала своей красотой и весельем. Ее суженый Степан, старше на несколько лет, не сводил с нее глаз — видно было — влюблен без памяти.
Раздается смех, шутки, играет музыка. Только мать Настеньки, идя рядом со своим мужем, отцом Иоанном, тихо жаловалась ему:
— Пусть Бог даст счастье нашему ребенку. Но не более богоугодное дело сделала бы она, если бы пошла в монахини? Ой, пригодилась бы нашей гонимой православной церкви. У Насти большой ум… И набожная она… Сколько же тех книг перечитала… И я дала зарок — как оклемается после этой страшной болезни, станет Божьей дочерью… И она же готовилась… А тут этот Степан. Хороший парень, но…
Деревенская свадьба. Художник Ефим Честняков
— Да ладно тебе, старая, пусть ребенок радуется жизни… — Улыбался священник, потея в своей рясе. — Ты же о внуках мечтала…
— Твоя правда… — согласилась с мужем.
Молодожены с дружками приближались к церкви, когда вдруг Настя, увидев цыганку, повернулась к ней, протягивая ладонь. Мать ее так и застыла на месте.
— Настя! Да что же ты делаешь?
И даже добродушный отец Иоанн нахмурился и загудел зычным басом:
— Так не годится, дочка! Только Бог определяет твою судьбу!
Но Настя топнула ножкой и рассмеялась:
— Да чего же здесь бояться? Бог могущественнее гадалки! Не так ли, батюшка?
Промолчал священник, а Степан засунул руку в карман и высыпал на гадалку горсть мелочи. Это решило дело.
Настенька радостно бросилась к нему, прижалась, а цыганка начала всматриваться в ее левую руку. Затем, в напряженной тишине на ломанном языке начала говорить, глядя то в лицо, то в ладонь Настеньки.
— Твой муж богат, ах, как богат. Очень богат! Могущественен! И любить тебя будет, как лев…
Все посмотрели на Степана. Он опустил глаза и весь зарделся. А гадалка уже не говорила — кричала, входя в странный экстаз:
— Вижу дальнюю дорогу… По чернобылю… перекати-поле… перекати-поле… Вижу… вижу тебя в жемчугах…
И белые шелка на ножках твоих… И красная кровушка на ручках твоих…
Все переглянулись. Наступила тишина. Настя немного растерялась, рука ее дрогнула, но она не убрала ее.
— Иметь будешь двух сыновей, как Ева… — продолжила цыганка. — И две свадьбы, а одного мужа!
— Ха-ха-ха! — не удержались подруги, а Настя тоже засмеялась. — Даже две свадьбы и одного мужа? Как же это?
— Вот плетет! — сердилась мать. — Разве такое гадают перед венчанием? Хватит!
Цыганка исчезла. Отец Иоанн поднял правую руку над молодоженами и торжественно перекрестил их. Настя прижалась к растерянному Степану, и он посветлел в лице. Все вновь направились к церкви, которая уже откликнулась прозрачным звоном. И взлетели в небо аисты, свившие гнездо у самого купола.
На пороге молодых встречал священник. Но в момент, когда Настенька с подружками шагнули на первую ступень церквушки, произошло что-то страшное.
Вдали послышались крики. Отрывистые, пронизывающие крики. Все забеспокоились и засуетились. Вдруг:
— Татары идут!
— Алла-гу! — Раздались дикие крики уже с улицы и со всех сторон. Свадьба мгновенно разлетелась среди страшного переполоха. Каждый спасался, куда мог. Кто в саду, кто между домами, кто в зарослях речки Липы, протекавшей неподалеку.
Улица уже была заполнена татарскими всадниками. Они с диким криком неслись вперед. Густые гривы и хвосты их некрасивых лошадей, «бакематов», достигали земли. Много свадебных гостей было уже в их руках — на арканах. Из пригорода доносился рев скота. Тут и там клубился дым…
Степан на руках внес Настю в церковь, закрыл дверь и побежал спасать родителей.
А Настя бросилась к иконе Богоматери, упала на колени, стала молиться, сжимая до боли руки.
Печально, как живая, смотрела на Настю Матерь Божия с младенцем на руках.
Лихорадочно зазвонил, и вдруг замолчал колокол.
За спиной девушки что-то ломалось, трещало, выло, захлебывалось. Она не оглядывалась. Молилась…
Вдруг на ее плечо, на белое свадебное платье опустилась черная ладонь с грязными ногтями. Дернула…
Девушка потеряла сознание. И в тот момент, когда падала на пол с венком на голове, в круговороте мира, темноты и огня ей показалось, что по щеке Богоматери скатилась слеза.
Вели татары пленников Диким Полем, Черной Дорогой ордынской… Черной звали потому, что бродило по ней черное несчастье, убийство, грабеж, «черная смерть» — чума, и черные от горя невольники… И земля здесь по природе черная, а татарские лошади, истоптав траву, отметили на ней черную полосу пути.
Стон и мучение…
Пленных мужчин гнали связанных, а женщин только под усиленным конвоем. Больного крестьянина, который не мог больше идти, убили на месте. Других «угощали» ремнями с узлами для боли …
Настя, в запыленном белом свадебном платье, в разорванной туфельке, шла на аркане за черными татарскими мажами (телегами), бежала за дикими лошадьми на ремне, теряя сознание под хохот ордынцев… Пот соленый заливал ей глаза, алая кровь стекала каплями с ее ножек на твердые корни, на степную сон-траву.
Раскаленный воздух дрожал, рождая миражи — обманчивые привидения степи…
— Денгис! Денгис! — вдруг послышались крики.
— Море! Море, — прошептали исхудавшие уста пленных. Перед глазами Насти простиралась широкая гладь воды в красном зареве зарождающегося дня. Увидела белую от пены волну морского прилива и услышала его громкий, ритмичный шум. Все остановились. Оживились, вздохнули так, будто бы здесь закончились их мучения…
