Елена Арсеньева - Бог войны и любви
Луна стояла в вышине, в чистой, черной небесной глубине, и Ангелине было хорошо видно, как Меркурий подтянулся к подоконнику и уже занес было ногу, чтобы перебраться через него, как вдруг замер, словно пораженный неожиданным ударом, — и медленно сполз обратно во двор, свалился под окном на росистую траву. Ангелина перелетела двор, упала рядом на колени и разобрала тихий шепот бледных, выбеленных лунным светом губ:
— Убили… убили меня!
Ангелина в голос не закричала только потому, что голос у нее пропал. Приникла к Меркурию, зашарила руками по его плечам, груди, отыскивая страшную кровавую рану, потом сжала ладонями побледневшее лицо с закаченными глазами.
— Что? Что?! — едва вымолвила сквозь рыдания.
Меркурий с трудом поднял веки, с трудом шевельнул губами:
— Нет… Он там лежит… там… — И опять бесчувственно поник в руках Ангелины.
Еще раз ощупав Меркурия и окончательно убедившись, что он вполне жив и даже не ранен, Ангелина решилась тоже заглянуть в окно.
Она увидела длинную, просторную палату, в конце которой мерцал огонек свечи, а на стенах — лампадки под иконами. Возле свечи, у дальнего столика, было место дежурной сестры — ее, Ангелины, место, но сейчас, понятно, оно пустовало, должен был бы пустовать и топчан под окошком, однако, к своему изумлению, Ангелина увидела, что на нем, уютно свернувшись, лежит какой-то человек и, чудится, крепко спит. В лунном свете она без труда узнала чернобородого ругателя, и с ее уст едва не сорвалось возмущенное восклицание — да и замерло: луч тускло проблеснул на лезвии ножа, вонзенного в горло чернобородого…
Ангелина мешком свалилась во двор, припала к Меркурию, вся дрожа. Кровь бухала в ушах, но какое-то неведомое чувство вдруг подсказало: нет, это не сердце колотится неистово, а раздаются поблизости чьи-то шаги — осторожные, крадущиеся, почти беззвучные… оглушительные!
Она безотчетно пошарила вокруг, ища какое ни есть орудие защиты, хоть палку, хоть ветку, и не поверила ушам, услышав знакомый испуганный голос:
— Барышня! Где вы, отзовитесь! Князь меня за вами послал, я уж все глаза проглядел! Домой извольте ехать, барышня!
Господи милостивый, да ведь это не тать нощной, не таинственный душегубец — это Филя, кучер измайловский!
Ангелина враз обрела силы, чтобы окликнуть его, велеть помогать — поднять Меркурия, отвести его в коляску, да скорее, да тише!
Ее не оставляло ощущение злобного, недоброго глаза, вперившегося в спину, — убийственного, ядовитого глаза, и она смогла перевести дух, лишь когда кони зацокали копытами по мощеному двору измайловского дома и в окне показался со свечой в руке князь Алексей, ворчливо окликнув:
— Куда это ты запропала, Ангелина?!
От звука этого любимого, родного, надежного голоса она чуть не закричала, желая как можно скорее сообщить о случившемся, снять с себя весь этот ужасный груз, как вдруг прихлопнула рот руками, пораженная догадкой, будто молнией: ведь чернобородый, воспользовавшись отсутствием Меркурия, постарался-таки заполучить топчан, который давно привлекал его завистливую душу, но заодно получил и участь, уготованную Меркурию… в точности как тот человек, что надел перед боем чужую смертную рубаху.
5
ЛЮБОВНОЕ СВИДАНИЕ В УКРОМНОМ УГОЛКЕ
Самые страшные слухи подтвердились: после кровопролитного сражения на Бородинском поле Наполеон вошел в Москву.
Смятение в умах царило неописуемое. Люди отказывались верить очевидному, предполагая в этом распространяемые французскими подсылами измышления. Князь Алексей воспрещал в своем доме любые подобные разговоры, уверенный, подобно Сумарокову, что:
Из уст в уста перелетает ложь —
За истину сойдет, коль всякий бредит то ж —
и ежели молчать, то дурное не сбудется. Но настал день, когда и он принужден был поверить в свершившееся.
Всех изумляли причины, побудившие Кутузова дать бой при Бородине, хотя русское войско было гораздо слабее неприятельского и потому не могло надеяться на победу. Однако невозможно ведь было отступать долее! Кутузов желал воротить армии веру в себя, уже подорванную после бесчисленных позиционных маневров прежнего главнокомандующего.
Впрочем, даже и победа в той несравненной, героической битве слишком дорого обошлась бы русским, столь превосходные силы имел неприятель, а потеряв равное с врагом число людей, русские войска вновь стали вдвое слабее, оказавшись вынужденными отступить — и сдать Москву.
По скупым и очень осторожным сведениям, распространившимся в обществе, задача Кутузова состояла единственно в том, чтобы подействовать на настроение обеих армий и умов в Европе (несокрушимый Наполеон изранен, изнемогает, обливается кровью!) — но так или иначе, а сдача Москвы была предрешена. Этот благочестивый город был обречен, подобно мученику, пролитая кровь которого дает силы сподвижникам и братьям, его пережившим.
Все так, все логично и постижимо умом… но непостижимо сердцем. Бонапарту хорошо была известна любовь русских к Москве. Никто никогда не считал равными обе столицы. Древняя Москва для русских не просто город, а мать, которая их кормила, тешила, покоила и обогащала, а блестящий, нарядный Петербург значил почти то же, что все другие города в государстве. Эта неоспоримая истина и сдача Москвы на первых порах произвели в населении одно впечатление: все пропало.
По рассказам очевидцев, несколько недель зарево пылающего града освещало темные осенние ночи, а окрестности могли бы послужить живописцу образцом для изображения бегства библейского! Ежедневно тысячи карет и телег выезжали во все заставы и направлялись одни в Рязань, другие в Ярославль, третьи — в Нижний Новгород, и вслед за прибытием новых и новых беженцев спокойствие окончательно покидало провинцию. Всяк ощущал одно: нынче мы здесь, а завтра будем Бог знает где; мы живем со дня на день, не ведая, что ждет впереди, не смея даже задумываться о будущем, ибо, если Господь не сжалится над Россией и не пошлет ей свою помощь, такое понятие, как «будущее», исчезнет и для нее, и для ее обитателей.
Князь Алексей называл уныние грехом и приказывал своим домочадцам не грешить, приводя многочисленные примеры из древней истории (сколько раз стояла Русь на краю гибели, а жива!) и из жизни собственной и своей княгини (сколько раз вечная разлука и самая смерть глядели в их глаза, а ведь все одолели!). Ангелина и рада бы не унывать, но, как ни вооружайся храбростью, а слыша с утра до вечера лишь о погибели да о разорении, невозможно же не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что слышишь!
