Яна Долевская - Горицвет
— Да и как же, говрит Авдотья Петровна вы стали к еде капризны, — спеша, тарабарила Прося, — и то, и другое не так. А раньше уж на что были покладисты и хвалили ее частенько, особенно, за борщи и сметанники. И что при том, все ж таки пополнели, раздались грудью, хотя личиком и осунулись. А это по всему примета верная. И бледны. А Павлина Егоровна ей и говорят, дескать до хозяйства вам вовсе дела не стало, все как есть забросили. Дескать, куда это годится, а все от переживаний и дурноты, которая на первых порах завсегда бывает, и что теперь вы так и так непременно поедете в город к доктору. И еще прибавили, что Авдюшка, шельмец, стал дескать на них, на вас то исть, Евгенья Пална, как-то охально поглядывать, и что она, Павлина Егоровна, ему уж за то не раз выговаривала, а он только скалится и ничего.
И это как есть, истинная правда, — с предыханием подтвердила Прося. — Энтот Авдюшка завсегда псиной отдает, не глядите, что он все лыбится. Он же с деревенскими пьет сивуху и отцу своему покупает, и девкам проходу не дает, а когда выпьет, то и говорит всякое этакое. Что дескать, барыня краля хоть куда, и что, ежели б была на то его воля, то он бы… пущай себе по деревням шепчуться, что вы ведьма и за Князем, как за стеной, а ему, Авдюшке ну ничуть не боязно…
— Что за вздор, — пробормотала Жекки, теряя терпение.
— А вот и не вздор, я у него срамные картинки видела. Он их в сундуке расклеил и прячет и перед деревенскими похваляется, когда они к нему в гости заходят.
— Это ужасно, что ты все это видишь и слышишь, — устало проговорила Жекки. Прося заметив, что интерес барыни слабеет, бодро добавила:
— Вот Павлина Егоровна и говорит, дескать, на Авдюшку скоро управы никакой не станет. Ну да и прах бы с ним, а что ихнее, то исть, ваше положение, по ее понятию, скоро заметно для всех будет, и что через полгодика вам родить. А это дескать сомнительно, потому как барин опять уехал неизвестно куда.
XXXV
Жекки наконец очнулась. Ее как будто пронзило чем-то острым насквозь. В горле поднялась новая спазма. Она махнула рукой девчонке, велев ей убираться. Прося нехотя поплелась к двери, так и не поняв, угодила она барыне своими ябедами, или напротив — рассердила. Опять же, жалко было не увидеть, как барыню крутит и выворачивает наизнанку из-за ейного дитеныша, который растет у нее в животе, наподобие того, как было прошлой весной у кошки Рыжухи, пока она не окотилась. Когда же настанет время родиться барчонку, барыня будут кричать, как предупреждала Авдотья, а поглядеть на такое хочется прямо страсть. Прося еще постояла перед раскрытой дверью, успев заметить, как Евгеньяпална снова склонилась над белой умывальной посудиной, но поймав на себе ее резко взметнувшийся, как удар, вгляд, поскорее юркнула за дверь.
Немного оправившись от нового приступа тошноты, Жекки повалилась на стул и с силой сдавила себе виски. Ей показалось, что голова вот-вот разорвется от стремительного прилива крови. В ушах стоял какой-то разрозненный гул. Если бы не спасительный глоток свежей воды, то неизвестно, чем бы закончилась эта пытка. Отпив еще из стакана, Жекки попыталась взять себя в руки.
Мысли ее одна за другой постепенно стали выстраиваться в правильный, связный ряд. «Какая же я дура. Ну, как, как я могла не видеть всего этого? Как умудрилась упустить из вида то, что любая женщина понимает без слов. Как не заметила, не догадалась? Ведь я же чувствовала все то же самое, о чем они говорили. Или со стороны настолько заметнее? Я сама чувствовала и подавленность, и странную слабость, и этот новый вкус во рту, и видела, что грудь налилась, точно вымя, и… но мне и в голову не приходило связать это с… а Павлина сразу взяла и связала. О, Господи, ну разве это не Твоя насмешка — я узнаю из третих рук, через дворовую девчонку в перессказе пересудов кухарки с горничной о том, что жду ребенка? С кем еще, кроме меня, такое могло произойти?» В досаде она подошла к окну, отдернула занавеску. За черным стеклом ей представился сияющий ильский полдень, томительный знойный воздух, пропитанный ароматами сочных трав, мягкая обволакивающая зелень прогретой на солнце лесной заводи. Она выходит из воды, отжимая мокрые волосы, и вдруг спотыкается, остановленная мучительным взглядом, жадно пробежавшим по ее телу. «Да, наверное тогда… Примерно три месяца назад. Все сходится». Жекки отвернулась от окна, села на кровати.
«Невероятно, я совсем, ну просто до отупения не обращала внимания на то, что со мной творится. Вернее, конечно, обращала, просто не видела связи… уверяла себя, что все эти перемены из-за других причин. Мне было слишком не до того, да и не могла я думать о чем-то таком, потому что… Ах, да какая теперь разница. Просто все это так несуразно. Ну, почему, Господи, почему все так, а не иначе. Почему я узнала об этом только сейчас?»
Жекки сильнее вдавила кончики пальцев в виски, как бы стараясь приглушить судорожную пульсацию крови под кожей. Пульсация стала еще ощутимее, а мысли наоборот начали куда-то разбегаться. Подспудно их уже вытесняли такие же неумолимые, как бешеный ток крови, тяжелые, разящие прямо наотмашь, чувства. «Если бы я узнала об этом раньше… тогда все пошло бы совсем по-другому. Тогда я удержала бы Аболешева. Он просто не посмел бы оставить меня. Все, что было в нем человеческого, конечно, возмутилось бы, и он не смог бы уйти даже во имя какого-то своего другого, непонятного долга. Или о чем он там толковал? Для него же этот ребенок — бесценный дар, сокровище, он мечтал о нем все эти годы. Я и думать не думала о детях, а он… Он сам обмолвился, что наследник — это исполнение каких-то священных для него обязательств, великое благо и что-то еще в том же роде. Собственно, только ради него он и был готов переступить через наложенное им табу. Ради этого непонятного блага, а не потому, что любил меня… нет, если бы он любил, то никогда-никогда не сделал бы ничего подобного, и уж конечно, не бросил бы меня умирать от безысходности, и не позволил этому ребенку родиться без него. А он, что он сделал? — Ушел…»
Тяжелая, как тошнотворная спазма, ненависть вдруг надвинулась откуда-то из глубины и нежданно сдавила горло. Это была именно ненависть — жестокая, своевольная, вскипающая, как бьющий из-под земли горячий источник. Жекки не думала, что способна испытать что-то такое. Это было чем-то из ряда невозможного, непредставимого, и потому на нее саму подействовало, как внезапный ожог. И как руку от опалившего ее пламени, она мгновенно отдернула себя от охватившего ее страшного ощущения.
— Нет, он не мог притворятся. Я знаю, что он любил меня, всегда любил. «В этом мире я люблю только тебя, Жекии» — выплыло из спасительной пропасти ее памяти. — «Он нарочно хотел, чтобы я возенавидела его, потому что так мне было бы легче оторвать себя от него, проще смириться с разлукой. Так он подводил меня к решению скорее уехать из этих мест, где все напоминало бы о нем и возбуждало одно и то же страдание. Он думал, что его жестокость вызовет во мне точно такую же, и что я поведу себя совершенно так, как он хотел — одним духом разорву все, что меня связало с ним, и уеду отсюда куда глаза глядят. Туда, где у моей муки будет шанс прекратиться.
