Елена Арсеньева - Несбывшаяся любовь императора
Александра Егоровна с трудом сдержалась, чтобы не воскликнуть: «Как?! Моя дочь станет обшивать вертихвосток вроде Наденьки Самойловой?!»
Да, Наденьку, которая и вполовину не была такой хорошенькой, как Варя, не исключили, и это оказалось немалым ударом по материнскому самолюбию.
«В портнихи Вареньку отдавать, вот еще! – думала Александра Егоровна смятенно. – Нет уж, я ее в пансион отдам… как настоящую благородную девицу! И когда-нибудь она придет в театр со знатным кавалером, сядет в ложе, а Наденька будет для нее на сцене кривляться!»
Александра Егоровна словно забыла, что и сама всю жизнь «кривлялась» для всяких там благородных девиц и знатных кавалеров, и дочь свою пыталась этому же выучить. Теперь главным стало для нее восторжествовать над Самойловыми, прежде всего над Наденькой, которую очень хвалили все учителя.
Вариного согласия – хочет ли она учиться в пансионе – никто не спрашивал. Александра Егоровна вообще не могла понять, огорчена ли она исключением. Варя и сама этого не знала. В школе ей не нравилось… а надежды на встречу со сбитенщиком не было никакой. Воспарило было сердечко, а потом будни крылышки ему пообрезали. Зеленоглазый отчаянный красавец просто по-доброму пошутил с испуганной девочкой, не более того. Да и ведь он барин, может быть, даже светлость или сиятельство, богат, знатен, у него лакеи ливрейные, а она… Кто она? Дочь полунищей актрисы? Нет, уж лучше не мечтать о чудесах, которые никогда не сбудутся! Вот после пансиона… настоящего пансиона, где будут учить не только танцам, музыке, французскому языку (это и в школе было), но особенным манерам, хорошим манерам… Вдруг они встретятся где-нибудь на балу, и… и он ее вспомнит! И пригласит танцевать! И…
Дальше этого «и» ее мечты не улетали, потому что Варя даже не представляла, о чем можно мечтать насчет господина Скорского.
Однако после пансиона ее мечты перестали простираться даже до бала. Клеймо enfant illе ́gitime, или enfant naturel[20], чудилось, горело у нее на лбу. О, конечно, маменька вышла замуж за Павла Николаевича Креницына, который немедленно усыновил Варю и ее сестру Олю, однако в пансионе все знали, что Креницын – только лишь ее отчим, а отца у нее нет, мать родила ее невенчанная. Были в пансионе очень милые барышни, которые любили Варю Асенкову за ее веселый нрав и доброту, однако другие – их было больше – словно боялись запачкаться, разговаривая с ней. Она накрепко усвоила, что таким, как она, нет никакой надежды найти хорошего жениха (это было главной задачей для пансионерок в будущем, причем слово «хороший» означало богатый, благородного происхождения… красота, молодость, доброта шли в списке непременных качеств по нисходящей), а такие, как она, существуют только для того, чтобы мужчины предавались с ними «неприличным делишкам», разбивая сердца «приличным женщинам», своим женам. Три года, которые Варя провела в пансионе, стали для нее мучительными, и она почти обрадовалась, когда Александра Егоровна однажды задержала плату за обучение. Денежные дела в то время шли в семье плохо, у отчима пали от непонятной хвори все лошади в его конюшне, срочно пришлось покупать других, чтобы дирекция театров не переметнулась с подрядом к другим держателям «зеленых карет»…
– Вам с папенькой не по карману держать меня в пансионе? – впрямую спросила Варя у матери.
Александра Егоровна расплакалась. Ей было стыдно перед дочерью… Мало того, что enfant naturel, так еще и за обучение не заплачено. А ну как начальница пансиона не смилосердится да выгонит Вареньку? А вот Наденьку Самойлову мать тоже отдала в пансион и забирать не собирается! Бедная девочка, ну за что ей столько огорчений?!
Однако, утерев слезы, Александра Егоровна, к своему изумлению, не заметила на Варином лице даже единственной приметы этих огорчений. Напротив – дочка улыбалась!
– Маменька, не томите себя, не плачьте, – сказала она почти весело. – Я довольно выучилась манерам, а благородной девицей мне все равно не стать. И хоть актрисы из меня не выйдет, все же театр – это единственное место, где я могу заработать на жизнь. Нет, на сцену меня не тянет… Лучше в портнихи пойти или в куаферши, в гримерши. А что? Кто сказал, что этим только мужчины могут заниматься? Я выучусь. Зачем вам кому-то платить за услуги? Вам я за так все делать стану, а другие будут мне за шитье нарядов, за помощь платить. Не хочу я на вашей шее сидеть.
Александра Егоровна зарыдала еще пуще – оттого, что вновь они с Варей пришли на тот самый путь, на который уже отправлял ее мудрый человек, князь Гагарин. Снова больно ужалило самолюбие: Наденька Самойлова станет на сцене выставляться, а Варенька будет для нее платья шить?!
Но делать было нечего: самое малое, весь ближайший год семье будет не до роскошества, чтобы заем в банк отдать… Мелькнула пугающая мысль, что за обучение портновскому ремеслу тоже придется платить, однако тут же Александра Егоровна вспомнила, что у нее есть добрые знакомства в этой среде, небось сумеет сговориться с какой-нибудь модисткой, которая подождет с оплатой.
Так оно и вышло, и обрусевшая француженка Якобина Львовна Леве (услышав эту фамилию, Варя сразу вспомнила балетный прыжок тан-леве и историю, которая приключилась с добродушным Петей Каратыгиным и строгим Дидло из-за этого самого прыжка), из числа тех, к кому особенно часто обращались актрисы, взяла Варю в ученицы. Здесь никому не было дела ни до того, что она enfant naturel, годная лишь на то, чтобы приличные мужчины занимались с ней неприличными делами. Здесь все были примерно такого пошиба, а некоторые ровесницы Вари уже имели кавалеров, против чего Якобина Львовна совершенно не возражала, восклицая: «Удаче не всегда по пути с невинностью!»
Очень многие воспитанницы в ее мастерской назывались девицами только для приличия, а две или три уже имели своих собственных les enfants naturels, которые воспитывались в чужих семьях. Разумеется, матери по мере сил оплачивали их содержание. Якобина Львовна к подобному относилась с пониманием и уверяла, что во Франции это очень принято: она-де могла бы рассказать массу историй о добропорядочных дамах и господах из самого высшего света, даже придворного круга, отдававших своих les bâtards в деревни, крестьянам, и если и вспоминавших о них, то лишь изредка. Иной раз дети так и вырастали, не узнав правду о своем происхождении. Ходили даже слухи: мол, покойная, несчастная королева-мученица Мария-Антуанетта имела такое дитя, которое произвела втайне от всех (одна лишь герцогиня де Ламбаль знала об этом и была ее пособницей). Зачала королева, в ту пору еще дофина, от своего возлюбленного, носившего при дворе прозвище Юнец и бывшего не кем иным, как графом Карлом Артуа, младшим братом мужа королевы, его величества Людовика XVIII, чья смерть тоже стала мученической. Граф же Артуа впоследствии и сам сделался королем и был им до недавнего времени, до 1830 года, когда его заставила отречься Июльская революция.
