Маргарет Лерой - Жена солдата
— Я рада, что ты устроилась на эту работу, — говорит Милли; по ее подбородку течет сладкий сок.
Мы все рады.
На острове становится все больше военных. Когда я приезжаю на своем велосипеде в Сент-Питер-Порт, чтобы обменять книгу в библиотеке, то обнаруживаю, что повсюду свастика, а в «Гомоне» немецкие кинохроники рассказывают о победах нацистов.
В магазинах намного меньше еды. Приходится стоять в очереди за хлебом, нет сладостей для девочек, и я нигде не могу найти кофе. Когда я иду обратно к своему велосипеду, по Хай-стрит начинает маршировать немецкий духовой оркестр, мимо всех знакомых магазинов, мимо магазинчика миссис дю Барри и Бутс.
Мне больно на это смотреть. И все же звук будоражит меня, как обычно и бывает от военной музыки, независимо от того, кто играет. В ней есть свое очарование, настоятельная необходимость; она заставляет твое сердце биться. Я понимаю, что шагаю в такт музыке, что мое тело отвечает на ритм, и это меня беспокоит. Я как будто сдаюсь, отступаю перед чем-то.
По пути домой заглядываю к Гвен на ферму Вязов.
Мы сидим за ее широким чисто выскобленным столом. В кухне стоит такой теплый и уютный запах свежей выпечки; он, словно руки, заключает тебя в объятия. На столе в белом китайском кувшинчике стоит душистый горошек; цветы почти засохли, поэтому кувшин стоит в окружении шелковых опавших лепестков.
Мы пьем чай и едим домашний гаш, приготовленный Гвен. У него внутри изюм и цукаты, а сверху гаш покрыт тонким сахарным слоем. Любая домохозяйка Гернси умеет его готовить. Я тоже научилась, когда приехала сюда, но мой гаш не идет ни в какое сравнение с той вкуснотищей, что получается у Гвен.
Слизываю с пальцев остатки ароматного сахара.
— М-м-м. Так хорошо.
— Бери еще, Вив, — говорит она. — Такого изобилия больше не будет, мне кажется. Мне пришлось отстоять очередь за сахаром. Нам всем придется затянуть пояса.
— Да, пожалуй, что так.
Я пока даже и не задумывалась о том, откуда на наш остров попадает еда. Но сейчас из Англии не приходят корабли, а на острове стало вдвое больше людей.
— Я полагаю, они организуют поставки из оккупированной Франции, — говорит она. — Но можешь не сомневаться, что немцы будут забирать себе все лучшее. Повезло тем, у кого есть хоть какой-то клочок земли, люди в городе пострадают больше. С тем садиком, что у тебя, Вив, ты будешь жить припеваючи.
— Да. Думаю, мне пора бы уже начать сажать там что-нибудь.
Задумываюсь, что надо бы выкорчевать все свои розы и посадить на их месте пастернак. Легкая грусть тянет меня за рукав.
Говорим о наших детях. Я рассказываю ей о работе Бланш у миссис Себир и про персики.
— Это и вправду хорошее место, учитывая время, что нас ждет, — говорит она.
— Как Джонни? Я знаю, ты переживаешь за него.
— О, ну. Знаешь… — Она улыбается, но в глазах нет ни тени улыбки.
— Гвен, рассказывай.
Она невесело смеется.
— Ты всегда знаешь, о чем я думаю, Вив.
Ее голос подернут нитью беспокойства. Меня охватывает тревога. Жду.
— Дело в том, что… он проводит катастрофически много времени с Пирсом Фалья, — говорит она.
Чувствую прилив облегчения от того, что ничего серьезного не случилось. Пирс Фалья немного странный и несуразный парень. Помню его еще с церкви, когда он был чуть младше и приходил на утреннюю службу с родителями.
Вспоминаю его лицо, в котором есть что-то общее с остротой пустельги. Его глаза, что смотрят прямо на тебя. Его скрюченное тело, и то, как он подволакивает правую ногу. Когда Пирс был маленьким, он попал под садовую косилку. Говорят, ему повезло, что выжил. Я не понимаю, почему его дружба с Джонни так тревожит Гвен.
— Он забавный парень, этот Пирс. Если честно, мне он не очень нравится, — говорит она.
— Я не настолько хорошо его знаю, — отвечаю я.
— Он слишком ожесточенный. И выглядит старше своих лет.
— Мне кажется, у него была не очень легкая жизнь.
— Конечно, тебе его жаль. А я знаю, он злится от того, что его не взяли в армию. Я хочу сказать, он пытался, но они даже не рассматривали его всерьез. Он уже достаточно взрослый, он немного старше Джонни. Но я думаю, им было достаточно бросить на него один единственный взгляд. Джонни сказал, что он в смятении.
— Да. Бедный парнишка. Должно быть, так и есть…
Некоторое время мы просто сидим молча. Со зловещим звуком, словно шкворчит на плите сковорода, в окно бьется муха.
Гвен шевелится.
— Знаешь, что я думаю, Вив, — говорит она. — Эта оккупация очень тяжела для мужчин. Особенно для молодых, таких как Джонни и Пирс, которым очень хочется ринуться в бой. Я имею в виду, что нам, женщинам, немного проще, да? Мы стираем, готовим и все такое, мы все еще знаем, что нам следует делать. Но это вторжение действует на мужчин просто ужасно. То, что они дозволили этому случиться. И не имеют возможности что-то сделать.
— Да, это очень трудно.
Но я-то живу в доме, где есть одни только женщины. Я не вижу ничего подобного.
— Вот поэтому я так переживаю за Джонни, — говорит она. — Эти молодые ребята очень хотят драться, вместо того, чтобы торчать здесь. А это повод для беспокойства.
То, что она говорит, немного тревожит меня.
— Но они, конечно же, ничего не сделают, — говорю я. — Да и как они смогут? Ведь остров такой маленький, здесь невозможно спрятаться. — Я думаю о немецком духовом оркестре, марширующем в Сент-Питер-Порте, о свастике и вездесущих немцах. — Я хочу сказать, их же здесь так много и они повсюду…
— Конечно, ты права. Я, наверное, совсем глупая. Они же тоже это поймут, да, Вив?
— Уверена, что поймут, — отвечаю я.
Однако, когда я еду домой на своем велосипеде, у меня появляется неприятное ощущение — мимолетное предчувствие, словно где-то на задворках моего сознания трепещет крылышками темная мысль.
Глава 16
Бланш накрыла чайный стол. Все просто безупречно. Она положила лучшие льняные салфетки, продетые в серебряные кольца, подаренные ей с Милли на крестины. В хрустальной вазе стоят розы из нашего сада.
— К чему все это? — спрашиваю ее я. — Я имею в виду, все очень мило, но бывает у нас так редко…
— Мама, тебе не нравится?
— Нравится, очень прелестно, — отвечаю я. — Спасибо.
У нее на губах играет нетерпеливая, полная надежды улыбка.
— Вообще-то, повод есть, — говорит она мне. Ее голос немного заискивающий, сладкий как мед. — Я хотела спросить, могу ли уйти сегодня вечером.
— Уйти? Конечно, ты не можешь уйти. Не после того, как наступит комендантский час. Нет, Бланш. О чем ты вообще думала?
