Эмилия Остен - Сердце крестоносца
– Я все равно должна с ними переговорить, – настаивала Римильда. – Вдруг он в плену…
– Если бы это было так, паша бы уже затребовал выкуп. – Значит, ее рассуждения по поводу выкупа были верны, если сенешаль предполагает точно так же.
– Он может быть без сознания… – Римильда цеплялась за последнюю надежду.
– Таких пленных сарацины не берут.
– Я не хочу ничего слышать. Я хочу увидеть выживших.
Парис де Ритон внимательно посмотрел в лицо девушке, медленно кивнул и поднялся.
– Хорошо, я провожу вас.
Римильда шла за Ритоном, едва сдерживаясь, чтобы не подтолкнуть его в спину, заставляя идти быстрее. В конце концов они оказались в большом, но скудно освещенном помещении. Кажется, это место находилось глубоко в скале, если вообще не под землей. Вдоль стены стояли тюфяки, на которых лежали раненые, перевязанные люди. Кажется, здесь был госпиталь. У стола со свечой сидел маленький сгорбленный старик в чалме. Парис обратился к нему на местном языке, тот что-то ответил.
– Почти все из них умрут, – перевел де Ритон. – Слишком тяжелые раны. А вот тот парнишка, в углу, выживет. И он уже пришел в себя.
Римильда посмотрела в указанный угол и едва не разрыдалась от смешанного чувства ужаса и облегчения. Это был малыш Этельстан, Этельстан Рот, личный оруженосец Деневульфа. Брат забрал его с собой из Дауфа, и мальчик тогда очень гордился оказанной ему честью. Теперь он подрос, превратился в юношу, и весьма хорошенького. И он жив! Хоть одно знакомое лицо!
Римильда подбежала к тюфяку и рухнула на колени:
– Этельстан!
Юноша ахнул, приподнялся, но тут же упал обратно на подушки – он был еще слаб.
– Миледи Римильда, о миледи! Это вы? Или я умер и попал в рай?
– Это я, Этельстан! Я! – Она с мольбой глядела на него, и оруженосец понял, чего хочет его госпожа.
– О миледи, – проговорил парнишка, заливаясь слезами. – Миледи, ваш брат, граф Мобри, пал в бою, сраженный стрелой сарацина!
– Ах! – Римильда не могла вздохнуть, не могла пошевелиться. Она отказывалась верить словам Танкреда, но рассказу Этельстана поверила сразу.
– Я видел это собственными глазами. Милорд вел солдат на стену, туда, где прорвались неверные, как вдруг стрела, выпущенная одним из них, пронзила его грудь. Он рухнул вниз, на каменные плиты двора. Я пытался пробиться к нему, он был еще жив, но тут сарацины ворвались во двор, я получил удар по голове и упал, а когда очнулся, замок горел, неверные покидали разоренную крепость, а милорд… Я нашел его под завалом камней. Он был мертв. Мне оставалось сделать только одно: похоронить его. Но тут я потерял сознание. А когда очнулся, меня тащили прочь люди лорда Грота Тирона. Кесруан рухнул. Замок стал могилой лорда Деневульфа.
Римильда выслушала рассказ, не проронив ни звука. Затем она положила руку на голову Этельстану. Юноша ни в чем не виноват, он сделал все, что мог, и даже больше. Юное бесстрашное сердце…
– Ты хорошо служил своему господину.
– Я не смог спасти его. – В словах оруженосца звучала горечь. – Я должен был его спасти, защитить. И не смог.
– Это было не в твоей власти. – Не хватало еще, чтобы парнишка всю жизнь терзался чувством вины. – Все в руках Господа нашего.
Этельстан закрыл глаза и, казалось, забылся лихорадочным сном: разговор вымотал его. Римильда встала и взглянула на Париса, тихо стоявшего у нее за спиной.
– В крепости есть священник? – негромко осведомилась она.
– Трое. Здесь есть капелла.
– Я хотела бы, чтобы отслужили заупокойную службу.
– Я провожу вас.
Теперь Римильде совсем не хотелось спешить. Она все узнала и все потеряла. Осталось лишь отдать последний долг брату.
Глава 11
Единственное в капелле окно было закрыто оконным переплетом с витражами. Ничего особенного – Святая Троица, грубо выложенная из кусочков стекла, свет проникает плохо… И все же первые лучи утреннего солнца делали витраж фантастически прекрасным, бросали на лица людей разноцветные блики. Песня красок, танец солнечных зайчиков. Такой красивый и такой живой.
Голос пожилого священника гулко отдавался под сводами зала.
Requiem aeternam dona eis, Domine.
Et lux perpetua luceat eis.
Te decet hymnus, Deus, in Sion,
Et tibi reddetur votum in Jerusalem
Exaudi orationem meam
Ad te omnis caro veniet[4].
Римильда стояла и иногда закрывала глаза – чтобы слова лучше впечатывались в сердце, оставались навсегда. Это будет ее последняя память о Деневульфе.
Когда брат родился, Римильда уже начала осознавать, что происходит в окружающем мире. Ей было четыре года. Она смутно помнила, как в первый раз вошла в спальню матери и та показала ей крохотного человечка, который почему-то все время плакал и никак не мог умолкнуть. «Это твой младший брат Деневульф», – сказала леди Марианн, а Римильда долго не верила. Как может эта кроха носить такое тяжелое имя, и как же так – брат? Что такое брат, кто он такой?
Потом она узнала. Она научилась заботиться о маленьком брате, рассказывала ему сказки, которые уже узнала от Калев, играла вместе с ним, пела песни. Когда Деневульф подрос, он показывал Римильде, как драться на мечах. Но ей больше нравилась верховая езда, а как звенит оружие, совсем не нравилось.
Sanctus, sanctus, sanctus
Dominus Deus Sabaoth!
Pleni sunt coeli et terra gloria tua.
Hosanna in excelsis!
Agnus Dei, qui tollis pecatta mundi
dona eis requiem.
Agnus Dei, qui tollis peccata mundi,
dona eis requiem sempitername[5].
Затем наступили новые времена. Родители отправились в мир иной, и Деневульф стал графом Мобри. Молодым, горячим, полным радужных идей и планов графом Мобри. Он отправил послание к своему сюзерену, герцогу Рено Гранье, с просьбой призвать его в Палестину.
– Богатства, говорят, рассыпаны там прямо под ногами, сестренка, – рассказывал он Римильде, сверкая глазами. – Просто ходишь и подбираешь с земли золото и алмазы. Я отправлюсь в Святую землю сражаться за Господа нашего и буду вознагражден. Никто не посмеет нам угрожать тогда! Дауф станет самым огромным, самым сильным замком на много миль в округе! Мы никого больше не будем бояться! А ты, сестричка, наденешь шелка и бархат, ты будешь самой завидной невестой! Только дождись моего возвращения!
Только дождись…
Quid sum miser tunc dicturus?
quem patronum rogaturus,
cum vix justus sit secures?[6]
Он уехал, оставив Римильду и Дауф, и написал, когда прибыл в Сидон. А после писем не было. Иногда с возвращавшимися из Святой земли пилигримами Деневульф передавал Римильде кое-что, например специи. Однако никаких сундуков с богатствами, никакого триумфального возвращения через год-другой. Графство нищало, соседи показывали зубы, и наконец наступил тот момент, когда нельзя больше было терпеть. Римильда отправилась в путь, и вот – опоздала…
