Гелена Мнишек - Прокаженная
Стефа, уединившаяся в своей комнате, услышала деликатный стук в дверь.
— Войдите!
Вошел камердинер Яцентий:
— Если паненка ничего не имеет против, старый пан приглашает паненку в ту беседку, что в розовой аллее.
В беседке сидел на лавочке пан Мачей. Его ноги были укутаны тигровой шкурой. Он выглядел угрюмым и погруженным в раздумье. Жестом приглашая Стефу присесть, он сказал с улыбкой:
— Садись же, детка. Извини, что я тебя вызвал. Хотелось поговорить. Может, тебе неинтересно беседовать со старым брюзгой?
— Ну что вы, — сказала Стефа, усаживаясь. — С превеликим удовольствием.
Старик поднял голову и всматривался в зеленое переплетение листиков роз на фоне голубого неба.
Воспоминания о давних временах завладели им, придавая его старым глазам трогательность и печаль. Какое-то время он сидел молча, перенесшись в иные времена. Наконец заговорил тихим, спокойным голосом, часто делая паузы:
— Мир ничуть не изменился, ни капельки. Он всегда молод и полон жизни… Только люди, населяющие его, увядают и рассыпаются в прах, а на их месте вырастают новые, молодые, чтобы пойти со временем тем же путем. Странная вещь, девочка моя: мы, старики, изнуренные жизнью, жаждущие покоя, не жалуемся на мир. Жизнь причинила нам много горя, но осталась прекрасной. А вот молодые начинают жаловаться. Плохой признак! Что это — влияние общего невроза, охватившего людей нынче, или, напротив, — деградация? Молодые с отвращением смотрят на все, что их окружает, жаждая чего-то, лежащего за пределами бытия. Должно быть, всему виной привычка анализировать все на свете. «Прогресс» — так это называют. Мы не были прогрессивными до такой степени, чтобы нам опостылела жизнь. Мы были католиками не по названию. Сегодня и это уходит — все меньше философов, анализирующих сущность Господа, все больше атеистов. А это плохо! Отсутствие веры и есть фундамент, на котором вырастает столько несчастий.
Пан Мачей замолк и задумчиво смотрел перед собой, вспоминая молодые годы, исполненные рвения и веры, столь отличавшихся от нынешней апатии. Стефа, глядя на старика, угадывала его мысли и с любопытством спрашивала себя: что же таит в себе прошлое этого почтенного старца?
Он вновь заговорил:
— Мир изменился. Мы — не пещерные люди. Мы обладаем сказочным, по сравнению с древними, могуществом. Но люди стали гораздо внимательнее оглядывать мир — и буквально все будит в них сомнения, старой сущности мира им недостаточно, они копают глубже, вплоть до атомов, но, отыскав эти атомы, чувствуют себя разочарованными. Они хотят обрести вечность здесь, в этой жизни, но мир держится на преходящем, на рождениях и смертях. Что поделать, каждый цветок когда-нибудь завянет — но пока он цветет, доставит нам немало приятных минут. Нынешним людям всего мало, они готовы «подвергнуть анализу» даже счастье. А ведь тот же цветок, разъятый на части, станет не более чем мусором. Убедившись в этом, разочарованные люди хотят сложить его вновь, но это невозможно, и останки цветка приходится выбрасывать… И так во всем.
Старик жалобно вздохнул и покрутил головой:
— Так обстоит дело и с нынешней религией. Nach Canossa gehen wir nicht![28]Нынешний мир перенасыщен энергией, но на что она уходит!
Пан Мачей замолчал, склонив голову на грудь. Девушка сидела, задумавшись. Подняла взгляд на старика и с сочувствием спросила:
— Почему вы всегда говорите так печально и нынешнюю молодежь рисуете такими мрачными красками?
— Не мрачными, девочка, а — новыми.
— Значит, вы нам не оставляете никаких надежд?
— Боюсь, что нет…
— Но почему? Чем мы заслужили? Неужели мы все до одного… — взволнованно приподнялась Стефа.
Пан Мачей посмотрел на нее с доброй улыбкой:
— Немного отыщется столь чистых душ, как ты, девочка. Я знал одну такую, но это было так давно… Быть может, мои слова задевают тебя. Но и ты не свободна от горечи жизни, и на тебя пала тень всеобщей эпидемии — решительно все подвергать холодному анализу. Нечто целое ты исследовала, разорвав его на лепестки, и теперь ты страдаешь. Но ведь это — не цветок, верно? Сорняк, обычный сорняк… и немного мусора. Право же, проделанный тобой анализ был необходим. Горше было бы, если бы он запоздал. Боже, на земле было бы не в пример меньше невзгод, если бы судьба была ко всем так милостива…
— О чем вы говорите? — спросила Стефа с тревогой.
— Да, ты не понимаешь…
— Ну что вы, я понимаю, вот только…
— Что?
— Не знаю, понимаете ли вы меня?
На губах старика заиграла улыбка.
— Простите, — тихо сказала девушка, не хотевшая обижать старика.
— Не за что, детка. Но вот что ты мне объясни… Понимаешь ли, я старик, но глаза у меня зоркие и ум пока что не ослаб. А уж если кто мне в особенности симпатичен, я чувствую все плохое или хорошее, что ему сделали. Вот и в тебе я заметил некие перемены… серьезные перемены. Вижу, тебя они мучают, даже вредят. Некогда, подвергнув анализу некое человеческое существо, ты убедилась, что этот человек не стоит того, чтобы о нем думать, что это не бриллиант, а простое цветное стекло. Правда?
— Да, — сказала девушка. — Но ведь когда-то я верила, что он и есть бриллиант…
— Когда? — настойчиво спросил старик.
— Когда любила его без памяти. Так по-детски все было…
— А теперь?
— Теперь он для меня — совершенно чужой.
В голосе пана Мачея прозвучали явственно нотки недоверия.
— Ты откровенна со мной, дитя мое?
— Я не смогла бы быть откровеннее с родным отцом. Старик взял ее руку и прижал к груди, а когда девушка почтительно склонилась к нему, поцеловал ее в голову. Благодарная за столь теплое проявление чувств, Стефа прижалась губами к руке старика. А он сказал весело:
— Вы только посмотрите! Эта паненка ухитрилась обвести меня, старика, вокруг пальца! Я-то полагал, что ты, узнав его лучше, грустишь оттого, что идеал тускнеет… А он, оказывается, совершенно тебе безразличен. Но отчего же ты так неспокойна? Я бы сказал даже, что ты боишься чего-то.
Стефа колебалась, рассказать ли о Пронтницком и Люции. Однако старик помог ей:
— Сегодня ты даже плакала. И Люция какая-то странная… Очень это меня тревожит. Ты не знаешь, часом, причин? Скажи честно.
И Стефа решилась:
— Ну, конечно, я знаю, что гнетет Люцию, и меня это удручает. Она сама мне доверилась. Я не должна была ее выдавать…
— Мне — можешь и обязана. Люция еще ребенок, нужно знать все, о чем она думает, и особенно — все, что ее мучает. Итак?
— Люция попала под влияние Пронтницкого.
— Попросту влюбилась в него, — поправил девушку пан Мачей. — Я догадывался. Скверно… чересчур юный возраст… да и предмет любви того не стоит. Я тебя не обидел последним замечанием? — добавил он, видя, что Стефа чуть побледнела.
