На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина

— Возьмите, господин майор, — протянул штурмфюрер Рихарду аккуратно сложенный платок, пропитанный одеколоном. — Он пригодится вам. В последнее время они совсем обленились и не следят за собой, как следует. И не подходите к ним слишком близко. Не только из-за вшей, которые буквально живут на них как блохи на собаках. Они стали хитры и тщательно скрывают заболевших. Здесь легко подхватить дизентерию или тиф, несмотря на все принятые меры и наши старания в селекции.

— Построить всех русских на Аппельплац [105], господин штурмфюрер? — обратилась к коменданту одна из охранниц, самая молодая из них и самая красивая блондинка. Спутник Рихарда, прислушивающийся к их разговору, тут же встрял:

— Не только русских. Тех, кто из Белорутении тоже.

— Господин… — запнулась охранница, и Рихард понял, что эсэсовец не представился и им тоже. — Когда в лагерь прибыли русские, они отказались пришивать нашивку по национальности, настояв на том, что они все советские. У них у всех одна нашивка, независимо откуда они — из России, Белорутении, Украины и даже из стран Балтии [106].

— Хорошо, — кивнул эсэсовец. — Но тогда добавьте еще и полячек. В последнее время регистрация идет из рук вон плохо. Постоянная пересортица…

— А что насчет тех, кто находится в Югендлагерь [107]? — снова задала вопрос та же охранница и покраснела, когда поймала на себе недовольный и злой взгляд штурмфюрера, который тут же подсказал ей, что она сморозила глупость.

— Разумеется, Югендлагерь — нет, фройлян Дорт, — процедил медленно комендант сквозь зубы. — Думайте, пожалуйста, прежде чем сказать в будущем.

Рихард долго помнил этот момент, когда впервые лицом к лицу столкнулся с ужасающей реальностью, которой не было никакого оправдания. Это раньше он мог убеждать себя, что все действия по отношению к местному населению в Советах — это ответные меры, пусть и несопоставимые. Но не теперь, когда площадь перед длинными бараками начала постепенно наполняться белыми тенями в полосатой форме, которые с трудом передвигали ноги. Они все были разными — разный возраст, цвет волос (вернее, у большинства цвет короткого «ежика» и клочков волос там, где не справилась машинка для стрижки), разные лица, разный рост. Но всех их объединяло одно — они стали бесплотными тенями, не похожими людей. Словно призраки, бесшумные и безмолвные, вдруг пришло Рихарду в голову, когда перед немцами выстроились колонны заключенных в шеренги по пять человек. Охранницам не надо было даже повышать голос или пускать в ход хлысты — заключенные прекрасно знали, что от них требуется. Они стояли, каждая на своем месте, затылок в затылок, совершенно неподвижно, устремив взгляды в никуда. У кое-кого, самых худых и изможденных, этот взгляд был совершенно пустой, отчего по спине невольно пробежала дрожь.

Это были уже не женщины. Это были их тени.

— Это самый крупный лагерь для женщин-заключенных на всей территории Германии. Здесь все проститутки рейха, асоциальные элементы, коммунистки и, конечно же, славянки, которых нельзя перевоспитать, — проговорил чуть насмешливо эсэсовец так, чтобы его услышал только Рихард. — Ищите свою русскую суку, господин майор. Смотрите, внимательно, не пропустите ее.

Рихард прикрыл глаза на минуту, чтобы не показать своих чувств, которые бушевали в нем в этот момент. В висках заколотило, заглушая все вокруг и угрожая сильной мигренью после. И дело было не только в словах эсэсовца. Дело было в том, что он видел сейчас перед собой.

Быть может, война и была единственным способом решить мировые проблемы. Быть может, в крови у мужчины быть частью этой войны, ведь с самых ранних лет каждый мальчик представлял себя отважным воином, который приносит славу для своей страны, совершая подвиги.

Но это же слабые женщины… Женщины, предназначение которых быть женой и матерью. Слабый издревле пол, который мужчине полагалось защищать и оберегать, а не уничтожать намеренно, убивая голодом и холодом или открыто казня в назидание другим на виселицах, которые он заметил на Аппельплац.

Рихард буквально заставил себя двинуться с места вдоль рядов, понимая, что своим промедлением делает только хуже этим женщинам, дрожащим на ледяном осеннем ветру в тонкой лагерной униформе. Чем быстрее он проверит, есть ли среди них Лена, тем быстрее их отпустят с площади в тепло, как он надеялся.

От женщин буквально осязаемо шла волна страха, перемешанного изредка с лютой ненавистью или презрением. Ему уже были знакомы эти эмоции, но здесь они были увеличены стократно. Казалось, он шагал в липком облаке, от которого у самого взмок лоб под околышем фуражки. Но не по себе было только ему, как заметил Рихард. Комендант разговаривал с эсэсовцем в штатском, то и дело хохоча в голос, когда слышал тот или иной анекдот, а охранницы равнодушно скользили между рядами, внимательно наблюдая за заключенными и контролируя каждое их еле заметное движение или поглядывая на него украдкой из-под ресниц.

— Голову вверх! — то и дело раздавалось из рядов, и хлыст охранницы резко поднимал подбородок очередной заключенной, чтобы Рихарду было видно лицо. Он смотрел и смотрел в эти лица, вглядывался в сотни лиц женщин, обреченных на тяжелый труд и лишения. С обострившимися скулами, с запавшими от голода глазами, со шрамами или следами побоев на лице. Смотрел и приходил в ужас от того, что видел сейчас, осознавая причину, по которой они все как одна боятся взглянуть в его глаза. И начал переживать, что пропустит среди сотен этих лиц, проглядит Лену. Потому что не узнает ее новую, изменившуюся под гнетом этих невыносимых для женщины условий. И в тоже время страшился увидеть ее отрешенный пустой взгляд, доведенной до крайности.

Но ее не было. К его облегчению, в этом ужасном месте ее не было. Рихард даже глаза прикрыл на мгновение, пытаясь скрыть чувства от внимательных глаз своего спутника и стыдясь этой радости перед женщинами-заключенными. А еще — своего малодушия, ведь ему так хотелось уйти сейчас из этого места, пропитанного болью и страхом.

— Неужели все эти женщины провинились перед законом? — не удержался Рихард от вопроса, когда после его признания, что здесь нет той русской, что он ищет, охранницы погнали заключенных ровными колоннами прочь, то и дело пуская в ход хлысты и палки.

Как гонят скот.

— Это асоциальные элементы нашего общества, — ответил на это комендант. — Все их предназначение — это пожизненное служение рейху на благо немецкого народа.

— Здесь есть и немки? — не мог не спросить Рихард. Когда они заходили в лагерь, мимо их небольшой процессии по узкоколейке чуть поодаль от дороги женщины, запрягшись как тягловые животные, тянули длинную груженную платформу. Он был готов поклясться, что слышал и немецкую речь между заключенными.

— Здесь только асоциальные элементы, которые должны служить рейху, — повторил как попугай комендант, но в этот раз уже с раздраженными нотками в голосе. — Здесь нет немок. Совершив преступление против рейха, они теряют право называть себя немками, как теряют гражданство рейха.

— Господин майор, несколько лет провел на фронте, господин комендант, еще с Испанской войны с коммунистами, — чуть насмешливо произнес спутник Рихарда, проявляя отличную осведомленность фактов его биографии. — Не судите его строго, ведь он отдавал всего себя во имя блицкрига и редко бывал в Германии. Ему пока сложно понять новый порядок.

В этот момент в проходившей мимо них колонне заключенных вдруг случилось замешательство: одна из узниц, с трудом передвигающая ноги в тяжелых деревянных башмаках, споткнулась и упала на землю. Колонна тут же смешалась. К упавшей бросилась молоденькая охранница и ударила ту хлыстом по спине и по рукам, когда девушка попыталась закрыться от побоев. Сам не понимая, что делает сейчас Рихард вдруг резко зашагал в их сторону и остановил избиение, схватив запястье охранницы. Немка ошеломленно взглянула на него, но все же опустила хлыст и отступила в сторону, выжидая приказов коменданта, который с любопытством наблюдал эту сцену со стороны. А вот узница с нашивкой SU на форме испуганно отпрянула от Рихарда и поползла в сторону, изо всех сил пытаясь встать на ноги, скользившие по грязи.