Уильям Локк - Триумф Клементины
— В этом заключается моя обязанность?
— Да, в этом ваша обязанность.
— Я думаю, что я угожу вам за ваши деньги, — сказал Биллитер с легким проблеском сознания на своем одутловатом лице.
— Но… — остановился он.
— Какое но?
— Я не могу сопровождать вас в этих лохмотьях.
— Я снабжу вас необходимым для вашей цели костюмом, — успокоил его Квистус.
Следующий день Биллитер провел в поисках нужного ему человека, который был найден в мирном кафе на Реджент-стрит. Человек этот был краснокожий, остроглазый негодяй со ртом, похожим на отверстие в почтовом ящике. Имя его (судя по надписи на его шапке во время скачек) было старый Джо Дженкс. Биллитер зазвал его в угол и пошептал ему что-то таинственное на ухо. После этого старый Джо Дженкс призвал Биллитера и предложил ему все соблазнительные напитки, которые только предлагаются к кофе.
Прежде чем начались под наблюдением Биллитера уроки на скачках, Квистус послал за последним злым гением.
— Что имеете вы предложить? — спросил он без всяких предварительных вступлений.
В глазах и на губах Хьюкаби промелькнула улыбка.
— У меня огромная идея, — сказал он.
— Какая?
— Разбейте сердце женщины, — был ответ.
Квистус серьезно задумался. Это действительно будет очаровательная подлость.
— Я не должен буду жениться на ней? — смущенно осведомился он.
— Избави Бог.
— Мне это нравится, — одобрил Квистус, откидываясь на своем кресле и покручивая длинным пальцем ус.
— Мне это очень нравится. Единственное затруднение в том, что где мне найти женщину, сердце которой я должен разбить?
— Поезжайте за границу, — не унывал Хьюкаби, — на континенте тысячи англичанок только и ждут, чтобы им разбили сердце.
— Весьма возможно, что это так, — согласился Квистус, — но каким образом я получу необходимые указания?
— Я, — вскричал Хьюкаби, протягивая из грязного ободранного рукава худую руку, — я — Евстас Хьюкаби, приму свой академический вид и буду сопровождать вас в paysde tendresse[4] и дам совет относительно всякой женщины. Другими словами, дорогой Квистус, хотя я и не имею в данный момент вид Лотарио, но у меня большой навык в амурных делах, и я убежден, что вы останетесь довольным своим ассистентом.
Квистус снова задумался. Он сознавал всю дикость мысли отправиться в сердечную экспедицию в единственном числе, да еще против этих странных женщин. Но будет ли Хьюкаби идеальным компаньоном? Хьюкаби имел странные, если не сказать наглые, манеры: у него были некоторые шокирующие привычки. С другой стороны, весьма возможно, что в данном случае наглость была крайне необходима; что касается привычек… Он решился.
— Хорошо. Я принимаю ваше предложение, но с одним условием, чтобы вы мне не попадались на глаза в известном состоянии.
— Конечно, — согласился Хьюкаби. — Даю вам слово, что иначе, как трезвым вы меня не увидите.
Условие, которое никогда не помешает ему взять при желании с собой в постель бутылку виски.
— Лучше всего не медлить, — заявил Хьюкаби после того, как был обсужден вопрос о гардеробе.
— Я должен подождать, — возразил Квистус, — я должен вместе с Биллитером посетить скачки.
Хьюкаби нахмурился. Он никогда не предполагал, что и у Биллитера был свой район действий.
— Я ничего не хочу говорить против друга, но вы не должны безусловно доверять Биллитеру, — будучи трезвым и в серьезном настроении, он отбросил данный им товарищам веселый эпитет, — он — человек, который чересчур много понимает в игре.
— Дорогой Хьюкаби, — ответил Квистус, — пока я живу, я уже больше никому не поверю.
Вечером, немного удивленный отсутствием вестей от Томми или Вандермера, он открыл свой несгораемый шкаф и вынул завещание. Он зажег свечу и поднес ее к камину. Теперь можно было уничтожить благодетельствующую бумагу. Он поднес ее к пламени и отдернул. Его осенила новая мысль. Сыграть со своим племянником ту же шутку, что была сыграна дядей с ним, было бы недостойным плагиатом. Он почувствовал вдруг отвращение к веселым выходкам подлости.
— Я хочу быть оригинальным, — сказал он, — да, оригинальным, — повторил он это слово, как формулу утешения и успокоения, потушил свечу и спрятал завещание в шкаф.
ГЛАВА VIII
— Боже, помилуй нас, — воскликнула Клементина.
Набожное восклицание служило ответом миссис Этте Канконнон, хрупкой девушке с затаенным страхом в васильковых глазах, портрет которой она писала. Сегодня в глазах не было страха. Они были открыты, ясны и необычно серьезны. Она только объявила свое решение сделаться больничной сиделкой. Клементина на это крикнула «Боже, помилуй нас».
Нужно сказать, что Этта Канконнон, к великому смущению Клементины, подарила ее своей горячей юной любовью; это было тайной во время сеансов для портрета, который ее отец заказал как свадебный подарок жениху и открылось, когда сеансы кончились, и она назвала Клементину своим другом. Первое время после этого уже высказанного обожания, она посылала короткие записочки с вопросами, может ли она прийти в студию к чаю. Так как она жила очень близко, то послания передавались через горничную.
Клементина, потревоженная в работе, хватала первый попавшийся клочок бумаги — почтовой, ватмановской или картон, однажды даже стеклянной, чиркала углем «да» и отдавала ожидавшему посланному. В конце концов она впала в отчаяние.
— Дорогое дитя, — сказала она, — не можете ли вы приходить ко мне пить чай без корреспонденции?
Этта Канконнон нашла это возможным и теперь приходила без предупреждения и, наконец, сила ее очарования оказалась настолько велика, что она затащила Клементину в свое маленькое убежище, в дом отца на Чень-уволк, маленькое убежище, расписанное акварелью, похожее на свою хозяйку.
Это было первое посещение, на котором Клементина отказалась называться «Мисс Винг». В устах Этты оно предполагало жеманную чопорную гувернантку — обычную французскую карикатуру на английскую старую деву с длинными и острыми локтями. Она была старой девой, но не была жеманной гувернанткой. Все звали ее — Клементина.
На это заявление, к ее величайшему смущению, Этта обняла ее за шею и назвала: «Дорогая!».
Зачем Клементина теряла время около этой девчонки, было непонятно ей самой. Она так же могла на что-нибудь пригодиться, как радуга. По какой-то дурацкой причине (ее собственное выражение) Клементина поощряла ее и теряла в ее обществе свою угрюмость. Самым странным было то, что единственной темой их разговора был пошлый вульгарный человек, с которым Этта была обручена. Это продолжалось до тех пор, пока однажды вместо ответа на полученную записку Клементина нахлобучила шляпу и помчалась на Чень-уволк.
