Элоиза Джеймс - Роман на Рождество
Поппи уже спустилась по лестнице вниз, в холл, когда ее одолели сомнения. Остановившись, она оперлась на перила и стала размышлять. Стоит ли подвергать Флетча наказанию, как задумала маман? Перед глазами возникла флиртующая парочка – Флетч и Луиза. Стоит, решила Поппи. Он должен получить урок.
Еще одна проблема заключалась в том, что хотя Поппи и считала Джемму доброй подругой, в Лондоне было немало дам, которых герцогиня Флетчер знала гораздо лучше, чем Джемму Бомон, – главным образом дам-благотворительниц, работавших во всевозможных попечительских советах и комитетах. И в отличие от герцогини Бомон репутацией они пользовались незапятнанной.
Весь Лондон судачил о любовных приключениях Джеммы во время ее пребывания в Париже (где она жила одна, без мужа), весь Лондон следил за ее шахматными матчами с Бомоном и Вильерсом – она, несомненно, была «дурная женщина». Именно поэтому ее дом так подходил в качестве убежища для Поппи: Джемма не стала бы ни осуждать ее поступок, ни уговаривать вернуться к мужу.
Еще одно преимущество: леди Флора ни за что не переступит порог ее дома. Она считала Джемму дамой с запятнанной репутацией. Если мужчин почтенная матрона называла презренными дураками, то женщины, которые добровольно якшались с ними, по ее глубокому убеждению, были еще хуже. «Потаскуха!» – шипела леди Флора, когда слышала очередную сплетню о какой-нибудь даме. В Париже она разрешила дочери дружить с Джеммой только из-за собственного снобизма: презренная «потаскуха» все-таки носила герцогский титул…
Собравшись с духом, Поппи отпустила перила – ладони были влажными от пота. Выпрямившись, она попросила дворецкого принести ее пелерину.
– Поручаю вам, Куинс, – добавила она, когда он выполнил просьбу, – сообщить герцогу, что я покинула его дом.
– Что вы сказали, ваша светлость? – округлив глаза, переспросил дворецкий.
– Я решила жить отдельно, – объяснила она, застегивая пелерину. Для конца апреля погода стояла довольно холодная. – Не думаю, что это сильно расстроит герцога, но если он захочет со мной поговорить, то в конце недели я буду на балу у леди Весси.
От изумления у Куинса отвисла челюсть, но в следующее мгновение он взял себя в руки и проговорил с поклоном:
– Позвольте от лица всех слуг выразить сожаление, ваша светлость.
– О чем же вам сожалеть? – удивилась Поппи. От ощущения свободы у нее шла кругом голова – теперь можно было говорить все, что думаешь! – Без меня вам будет только легче. Герцога тоже большую часть времени не будет дома, вот как сейчас, поэтому вам не придется много работать. – Заметив, что ее речь лишь усилила замешательство дворецкого, она ободряюще похлопала его по плечу и попросила: – Пожалуйста, прикажите подать мне карету.
Герцогиня уселась на стул и стала ждать, мурлыкая себе что-то под нос. Холл был огромный, гулкий, мрачный. Поппи его терпеть не могла, но сейчас она смотрела на его суровые стены даже с некоторым удовольствием – ее грела мысль, что она их скоро покинет.
Ей вдруг подумалось, что для Джеммы ее визит может стать неприятным сюрпризом, но она тотчас прогнала эту мысль. Зачем думать о плохом? Главное, что теперь, после всех тревог и волнений, она наконец почувствовала облегчение.
Когда добродушный Фаул, дворецкий Джеммы, предложил ей снять пелерину, Поппи чуть не расплакалась от радости – вот она, свобода! Несколько минут спустя в гостиную вошла Джемма.
Гостья поднялась с места, но ничего не сказала – от волнения слова застряли у нее в горле.
Герцогиня Бомон остановилась в дверях – от кончиков завитых локонов до каблучков шелковых домашних туфель само воплощение французской элегантности.
– Как я рада тебя видеть! – воскликнула она.
– Я собиралась вернуться к маме, но она хочет переехать к Флетчу и заботиться о нем! – вновь обретя дар речи, выпалила Поппи.
– Ты сказала – «заботиться о Флетче»? – переспросила Джемма.
– Да, – кивнула гостья.
– Не могу себе представить никого в этой роли, тем более леди Флору.
– Я могу остаться у тебя на некоторое время?
– Конечно, дорогая, я буду счастлива! – Джемма поцеловала Поппи в щеку. – Само провидение привело тебя ко мне – сейчас я совсем одна, потому что мой братец увез свою возлюбленную из страны.
– Это правда, что они поженятся по специальному разрешению – без оглашения?
Герцогиня Бомон вздохнула. Правда заключалась в том, что брата и девушку, ее собственную подопечную, застигли буквально в момент интимной близости в открытой лодке, так что поспешная свадьба была шагом, разумным во всех отношениях. Но вслух осторожная Джемма сказала:
– Похоже, брат воспылал такой страстью к новой возлюбленной, что просто не может ждать.
– Боюсь, не смогу составить тебе хорошую компанию, – с грустью заметила Поппи, и ее глаза вновь наполнились слезами. – Просто мне не хочется…
– Когда я ушла от Бомона, то проплакала несколько недель, представляешь? – помрачнев, ответила Джемма.
– Как бы мне не пришлось пойти по твоим стопам, – пробормотала юная герцогиня сквозь душившие ее рыдания.
– Тогда ты пришла именно туда, куда нужно. Я не буду тебя беспокоить, но если соскучишься по моему обществу, то позови, и я приду. А сейчас не стесняйся, поплачь вволю.
Поппи не смогла сдержать улыбки, хоть по щекам ее текли слезы.
Глава 12
– Кровопускание – единственный способ справиться с жаром, – обеспокоенно заявил Бандерспит. – Еще в таких случаях помогают банки. Герцога ведь лихорадит уже целую неделю…
Камердинер Финчли посмотрел на мирно лежавшего в постели хозяина. Тот вдруг открыл глаза и снова попытался встать, Финчли рванулся вперед и удержал его в лежачем положении.
– Я должен продолжить игру! – взревел раненый.
– Но даже если жар спадет, герцог может навсегда остаться в состоянии душевного расстройства, – продолжал хирург, скорчив неодобрительную гримасу. – Очевидно, что человек с подобными моральными наклонностями и так находится на грани помешательства, ранение же может усугубить болезнь, сделав его буйнопомешанным до конца дней.
– Нет! – вскричал верный камердинер. Он ослабил хватку, поскольку герцог опять затих, как будто задремал. – Его светлость совершенно здоров и телом и духом! Просто у него жар.
– Где фигура? Я должен сделать ход… – прошептал Вильерс. Услышав в его голосе хрипотцу, Финчли поднес к губам хозяина стакан с водой – бедняга больше расплескал, чем выпил. У камердинера дрогнуло сердце, потому что он еще никогда не видел герцога таким жалким и беспомощным.
– Ему нужен священник, – бросил хирург. – Как я уже сказал, человек, презревший мораль, в таком состоянии вряд ли сможет выжить, потому что у него нет иного стимула, кроме низменных желаний, которые не прибавляют силы духа.
